Вадим Волобуев - Кащеево царство

– Замучил тебя небось этот Крестос?

Ящер ничего не ответил ему – он не умел говорить. Да и шаман не надеялся на ответ – ему хотелось насладиться своей победой, воплотить её в звук, ощутить сладостный привкус торжества над залётным демоном.

Посланники Сорни-Най встретили его на другом берегу. Они приняли к себе лебедя и разлетелись кто куда. Даже охотник Пера, лишённый крыльев, умчался быстрее ветра. Шаману же пришлось проделать весь путь с превращениями в обратом порядке. Никто не препятствовал ему покинуть нижний мир, земля мёртвых словно и впрямь омертвела, покинутая всеми жителями, и только ящерицы с насекомыми по-прежнему лазили по скалам, шурша своими тельцами.

Завершив, наконец, свои перевоплощения, пам в образе сокола добрался до жилища блистательной Зарини. В дом его не пустили – богиня как раз рожала долгожданное дитя. Маленький человечек в шапке-ушанке открыл калитку и, строго глянув на прилетевшую птицу, с неприязнью поджал губы.

– Ты обидел богиню. Она просила тебя принести душу, а не драного петуха. За своё неуважение ты будешь наказан.

Кулькатли обомлел.

– Разве я не выполнил того, о чём просила меня сиятельная Сорни-Най? Разве я не доставил ей душу-лебедя из царства Куль-отыра?

– Посмотри сам, кого ты доставил, – кивнул человечек в сторону.

Шаман обернулся. Перед ним, издевательски кудахтая, прыгал ощипанный петух.

– Это ложь! – возмутился пам. – Слуги Зарини подменили мою добычу. Я честен перед богиней. Пусть Сорни-Най спросит у Перы и его подручных, куда они дели белого лебедя.

– Дрянной же ты пам, если не можешь отличить светлую душу от лили хеллехолас, – ощерился человечек и захлопнул калитку перед клювом сокола.

Тот взъярился, захлопал крыльями и взлетел на остроконечное бревно тына.

– Я не вернусь без обещанной награды, – закричал он. – Пусть богиня сама выйдет ко мне.

– Зарини рожает. Она не может выйти к тебе, – хмуро отозвался человечек, с кряхтением поднимаясь по высоким ступенькам деревянной лестницы.

Но тут раздался жуткий вопль, и маленький слуга замер, подняв голову к двери. На некоторое время повисла тишина. Кулькатли хотел было подлететь к окошку, чтобы заглянуть внутрь, но дверь сама распахнулась, и на пороге предстала Сорни-Най. В руках она держала младенца, завёрнутого в дорогие ткани.

– Сын, – донёсся до уха шамана её растерянный голос. – Сын, а не дочь!

Человечек неотрывно смотрел на неё. Богиня медленно обернулась, подняла голову и, встретившись взглядом с шаманом, горько вымолвила:

– Так вот какую душу ты мне принёс. Глупый слабый человечишка. Крестос обвёл тебя вокруг пальца, подсунул гниль вместо серебра, а ты и не заметил. Но ещё хуже то, что через тебя эта зараза проникла в мир богов. Ты видишь, кого породило моё чрево? – она протянула ему ребёнка.

– Это не моя вина, – пробормотал сокол. – Я сделал всё как ты просила. Откуда мне было знать, что лебедь – это лили хеллехолас? Мы, люди, не зрим так глубоко, как вы, боги. Нам нужны помощники и защитники.

– Ты не выполнил моего поручения, – сказала непреклонная богиня. – Убирайся обратно в свой мир. Я не буду помогать Югре. – Она посмотрела на сына и вдруг с какой-то материнской теплотой прижала его головёнку к своей щеке. Глаза её затуманились, лицо смягчилось, прядь длинных русых волос упала ребёнку на плечо. Смущённый этой странной переменой, сокол спорхнул с дома, пробил толщу облаков и устремился к земле.

Пляски утихли. Люди стояли недвижимо, словно истуканы, немо таращась на замершего пама. Слышался треск костра и тяжёлое дыхание воинов. Унху со старейшинами взирал на своего шамана, ожидая, что он скажет. На деревянные головы идолов ложились отблески лунного света.

Кулькатли обвёл всех сумрачным взором.

– Я виделся с Сорни-Най, – проговорил он. – Она говорила со мной и открыла великую тайну. Но тайна эта не предназначена для чужих ушей.

Унху тяжёло поднялся, поморгал, сбрасывая мухоморное помрачение. Его немного шатало, ноги подгибались; чтобы не упасть, он опёрся о плечо сидевшего рядом старейшины.

– Пойдём в мой дом, Кулькатли, – прохрипел вождь. – Там ты передашь мне волю богини.

Они направились к избе кана. Воин в костяном доспехе, стороживший ворота, постучал копьём по створам. С той стороны послышался звук отодвигаемого засова, и ворота медленно открылись, пропуская властелинов Югорской земли. Унху, убыстрив шаг, обогнал шамана, поднялся на крыльцо и открыл дверь. Пропустил внутрь пама, затем вошёл сам и лениво крикнул кому-то:

– Угощенье для нашего гостя. Быстро!

Из глубины терема послышался топот и приглушённые голоса. Кан опустился на лавку, тяжёло посмотрел на шамана. Кулькатли тоже присел на стоявший рядом чурбан, положил руки со сжатыми кулаками на колени. Вождь молчал, и пам молчал тоже. Наконец, Кулькатли обронил:

– Не понравится тебе сказанное богиней, кан.

Тот опять промолчал. Набежали слуги, расставили на столе какие-то яства в больших медных блюдах и исчезли, а шаман всё так же молчал и неотрывно глядел на вождя. Наконец, разлепил серые губы и промолвил, явно через силу:

– Богиня не будет нам помогать.

Унху вздохнул.

– Почему?

– Потому что… Крестос уже пришёл к нам, и нет от него спасения.

– Какой Крестос?

– Русский бог.

– А что же наши боги? Неужто они бросят нас в беде?

– Они… не могут справиться с ним, – тихо ответил шаман, опуская глаза.

– Как так? – удивился кан.

Слова Кулькатли были столь необычайны, что трудно было поверить в них. Искони Югру охраняли её боги, никто не мог одолеть их. Югорцы были горды своей свободой и не могли представить, что когда-нибудь потеряют её. А потому признание шамана не столько устрашило, сколько изумило правителя.

– Разве наши жертвы духам были скудны? – спросил он. – За что они прогневались на нас?

– Дело не в жертвах. Просто… меняются времена. И никто, даже боги, не могут противостоять этому. Такова судьба.

Унху помолчал, скребя ногтями подбородок. Затем вдруг усмехнулся.

– Не ждал я от тебя таких слов, пам. Ты удивил меня. Но я долго живу на свете и не привык верить всему, что говорят. Сдаётся мне, это не Зарини, а другие хонтуи подбили тебя на обман. Они хотят, чтобы я сдался руси. Но этого не будет. А тебя за твой ядовитый язык я накажу. – Он устремил пытливый взгляд на шамана, но тот даже не шелохнулся.

– Уходи, пам, – приказал Унху, поднимаясь. – Я подумаю, что сделать с тобою.

Кулькатли тяжело встал и зашаркал к двери. Кан смотрел ему вслед, подмываемый желанием швырнуть чем-нибудь в спину. Сжимая и разжимая кулаки, он скрипел зубами, сопел, но всё же сдержался. Пам вышел, тихонько прикрыв дверь, и лишь тогда хонтуй схватил блюдо и с силой запустил его в бревенчатую стену.