Виктор Улин - Умерший рай (двадцать лет спустя)

Спросить могли что угодно, а в списке отряда имелись кандидаты, то есть первоначальный университетский отбор прошло больше людей, чем мест в отряде. И каждый чувствовал, как ему дышат в затылок.

Однако после всех отсевов все-таки остался один лишний человек.

Я уже не помню, по какому принципу решался вопрос, кто есть кто. В итоге определилось, что на одно место претендуют две девицы.

Одну звали Ольгой, она училась на одном из последних курсов факультета журналистики, и о ней я напишу еще не раз.

Про вторую не помню ничего. Потому что в Германию не поехала. Как решился вопрос, я тоже расскажу позже.

А пока, пройдя все этапы, мы уже чувствовали себя интеротрядовцами.

И перед нами встала следующая цель: запастись продуктами на поездку. Да, именно так, поскольку практичные немцы обещали кормить днем на стройке и ужином в студенческой столовой, вычитая из зарплаты. А завтраком мы должны были обеспечить себя сами.

Поэтому под руководством командира добывались припасы. Всякая дрянь: каши, макароны, тушенка – которую легко готовить.

Закупались также сигареты: чтобы не тратиться в Германии на курево. И еще водка, согласно положенной норме вывоза за границу по две бутылки на человека. Спиртное предназначалось для вечерники с немцами из интербригады, в которой предстояло работать.

Эти заботы, начавшиеся в конце июня, придавали реальность надеждам уехать в Германию.

Вспоминая сейчас свою прежнюю жизнь, я пытаюсь перебрать профессии, которыми в той или иной мере овладел. Точнее, те роды деятельности, коими приходилось заниматься. Имея два диплома: математика и литератора, – на протяжении жизни я бывал научным сотрудником, преподавателем, школьным учителем, журналистом, маркетологом, директором магазина, водителем, менеджером по работе с ключевыми клиентами, коммерческим директором, директором филиала, рабочим склада, грузчиком, официантом в столовой…

Последняя специальность кажется самой занятной.

И вспомнилась потому, что напрямую связана с поездкой в Германию.

Согласно существовавшим в те годы правилам, выезжающие за рубеж отбывали трудовую повинность перед родным университетом – будто ехали за чужой счет. Хотя на обмен валюты, как я помню, мы сдавали свои деньги, а расходы на проезд, кажется, покрывались из заработанного.

Но так или иначе, все должны были отрабатывать – куда кого пошлют.

Нашему отряду достался общепит – отдельно стоящая университетская столовая № 9. Про которую злые языки утверждали, что «девятка» за годы существования принесла советской науке больший вред, чем революция, блокада и годы сталинских репрессий.

Когда мы работали, кормили там обычно – примерно как в любой советской столовой те годы. То есть никак.

Сказав, что служил официантом, я допустил неточность.

Официанты бывают в ресторане или кафе. В столовой, вероятно, положены разнорабочие или уборщики посуды.

Но мы занимались абсолютно всем. Кроме, разумеется, процесса приготовления пищи.

Снабжали чистыми тарелками раздачу, убирали грязную посуду со столов; кто-то дежурил на огромной посудомоечной машине, а кто-то вручную отмывал засохшие тарелки в чанах с горчицей. Иногда приходилось доставлять из громадных, как комнаты, подвальных холодильников, мясо и прочие продукты для поваров.

По сути эта работа мало отличалась от деятельности официанта: нам приходилось именно обслуживать. Причем не отдельных клиентов, а сразу все заведение.

Надо сказать, что при всем пренебрежении к такому объекту, как вонючая столовая, после пары дней работы я проникся уважением к ее четкому жизненному ритму.

Подчиненному некоторым закономерностям и требующему определенных скоростей, чтобы огромная машина не буксовала, наполняя желудки посетителей.

Не помню, как реагировали на работу мои товарищи. Меня же роль обслуживающего персонала нисколько не унижала.

Наоборот, я чувствовал некую гордость, когда в белой куртке подавальщика с привинченным к ней синим ромбом значка о высшем образовании катил через лабиринт столов тяжелую тележку, груженую грязной посудой. На мойку, чтобы сдать эту, загрузиться чистой, обеспечить раздачи и снова уйти в круг по столам, убирая грязную. Я толкал тележку, словно выполнял назначение всей своей жизни, и при этом, подражая грузчикам из старых фильмов, зычно кричал посетителям:

– Поберегииись!!!!!

В обед нас кормили за счет столовой. А каждый вечер пьяненькие настоящиесудомойки совали сверток с уворованным, как положено, маслом или даже колбасой. Причем только мне: почему-то я единственный из всех завоевал уважение такой степени, что они стали считать меня равным себе.

Масло и колбасу я нес не домой, а своему женатому другу Андрею – мне всю жизнь везло на друзей с этим именем! – который на две недели остался холостяком. Он по привычке что-то жарил, я бегал в цокольный магазин за вином: в то время в Ленинграде практически в каждомдоме имелся маленький винный магазин, где можно было купить дешевое, но неплохое вино. (Невероятно, но в те годы мы еще не пили водки!) Потом мы проводили вечер за бутылочкой, к которой присоединялись вторая и третья. Поздней ночью я возвращался домой на метро, чтобы утром снова явиться в столовую, надеть белую куртку с университетским «поплавком» и кричать «поберегись».

И что бы там ни казалось сейчас – но в той работе имелась своя романтика.

Кроме того, я приобрел навыки, которыми потом не раз изумлял окружающих.

В столовой имелся кафетерий – настоящий кафетерий, с великолепным кофе и мороженым, о которых найдутся несколько слов отдельно.

В этой системе циркулировала своя особая посуда. Фарфоровые кофейные стаканчиков и «креманки». То есть мельхиоровые чашечки для мороженого.

Возить такую мелочь на тележке было невыгодно, и ее доставляли вручную.

Мои друзья несли поднос с хрупкими стаканами, судорожно прижав его к животу.

А я вспомнил, как носят груз настоящие официанты в фильмах: на расставленных пальцах поднятой ладони – и решил попробовать так же. Взял сначала пустой поднос – оказалось, что это не так трудно. Моя тренированная кисть гитариста легко справилась с нагрузкой.

И я стал по-пижонски носить подносы на пальцах. Сначала небьющиеся железные креманки. Потом фарфоровые стаканы. Потом и то и другое. Не удовлетворяясь достигнутым, а стремясь к высшей степени совершенства, я брал сразу два подноса, положенных один на другой. Затем три.

И даже четыре.

Честное слово, когда я в своей неподражаемой куртке плыл среди гомона обедающих, неся высоко по воздуху четыре подноса фарфоровых кофейных стаканов… В эти минуты я ощущал на себе столько заинтересованных, завистливых, восхищенных и прочих взглядов, сколько, пожалуй, не испытывал за всю жизнь.