Виктор Улин - Танара

Отказали сразу две группы рулей: руль высоты и элероны – рули крена.

Этого не могло произойти никогда, поскольку «Ил-28», в отличие от истребителя, снабженного двухходовой ручкой, имел нормальную штурвальную колонку. Отклонение вперед-назад действовало на руль высоты, а поворот штурвала вызывал крен. Причем управление было принципиально различным: руль высоты перемещался тросами, а элероны – жесткими тягами. Невозможность одновременного отказа гарантировалась конструкцией.

Но колонка заклинилась вместе со штурвалом. Самолет стало невозможно ни накренить, ни отклонить по высоте. Действовали только педали руля направления.

Попытавшись сдернуть с места умершие рули и не сумев это сделать, Грейфер бросил штурвал; он понял, что пока не все так плохо: управление застопорилось в нейтральном положении. То есть самолет мог лететь ровно.

На случай потери управления – одну из возможных нештатных ситуаций – существовали четкие инструкции. Включив внутреннюю связь, Грейфер спокойным голосом – сам он почему-то не испугался – оповестил членов экипажа: сидящего впереди штурмана и спрятавшегося под килем хвостового стрелка:

– Ребята, у нас ЧП. Мы остались без крена и тангажа. Приказываю.

Экипажу немедленно покинуть самолет. Первым прыгает хвостовой стрелок. Как понял меня, Николай?

Хвостовая кабина «Ил-28» не имела катапульты; в аварийной ситуации оставалось раздраить люк под ногами и вниз головой кинуться в воздушный поток. Поэтому спасение стрелка являлось первостепенной задачей командира.

– Понял, товарищ старший лейтенант! – раздался в наушниках голос стрелка. – Прыгаю.

Грейфер ощутил легкое вздрагивание самолета от открывшегося в противоход люка. А через несколько секунд, выглянув назад, он увидел внизу белое пятно парашюта.

– Штурман, твоя очередь, – сказал он.

– Вас понял. Катапультируюсь, командир… А ты как?

– Я следом, – жестко сказал Грейфер. – Повторяю приказ: немедленно катапультироваться.

– Есть, – коротко ответил штурман.

Грейфер успел заметить, как откинулся и улетел вбок фонарь штурманской кабины. На мгновение в огненном плеске мелькнуло катапультное кресло и тут же исчезло высоко позади.

А он остался.

Один на один с неуправляемым самолетом.

Который, похоже, пока еще не знал о своей неуправляемости и продолжал спокойно лететь вперед с скоростью семьсот семьдесят километров в час на высоте шесть тысяч метров. Ее требовалось уменьшить, поскольку из-за отстрела штурманского фонаря произошла разгерметизация носовой кабины и Грейфер уже ощущал легкое, но неприятное покалывание в ушах.

Теперь все зависело от него.

– Я двадцать седьмой, – стараясь не выдавать подступившего волнения, сказал он по радио. – Курс пятнадцать, высота шесть, скорость семьсот семьдесят. Отказали руль высоты и элероны. Экипаж покинул самолет.

– Ах ты, мать твою… Ну, давай тоже прыгай, – отозвался командир звена, летевший в нескольких километрах впереди.

– Нет, – ответил Грейфер. – Я вернусь на аэродром и посажу самолет.

Он сказал это так уверенно, словно успел все обдумать.

И даже знал, как это сделать.

– Ты спятил?! Прыгай! – повторил ведущий.

– Не могу, товарищ капитан. У меня бомбовая нагрузка, а внизу населенная местность.

– Какая, к такой-то матери, населенная местность?! – заорал вклинившийся командир эскадрильи с наземного КП. – Ты над лесотундрой, там никого нет. Прыгай, я приказываю!

– «Ромашка», «Ромашка», прием. Вас не слышу, – невозмутимо ответил Грейфер. – Я сброшу бомбы на подходах к полигону и вернусь на аэродром.

– Двадцать седьмой, не дури! – снова закричал комэск. – Куда ты вернешься без управления??!!

– У меня действует руль поворота и нормально работают оба двигателя. В этих условиях я не могу бросить самолет.

Он и сам не знал, почему не может бросить свой самолет – старую рухлядь, не имеющую никакой ценности. Он словно хотел доказать… Кому доказать? скорее всего самому себе… Доказать, что он Летчик и способен справиться с машиной.

– Валерий, что ты сможешь сделать с одним рулем поворота!

Приказываю: прыгай! – нарушая правила радиопереговоров прямо приказал комэск.

– Не понял вашего приказа, товарищ майор, – отозвался Грейфер. – Связь теряется. Не могу прыгать, пока подо мной населенная местность.

– Грейфер, сукин ты сын, я тебя разжалую! Спишу в аэродромную команду!!! Ты у меня не штурвал, а лопату получишь! Будешь снег с рулежек разгребать! Прыгай немедленно, пока с этим долбаным самолетом еще чего-нибудь не случилось!!

– «Ромашка», вас не слышу… «Ромашка», вас не слышу, – бубнил Грейфер. – Не слышу вас, прием…

Он страшно рисковал. Не жизнью – гораздо более серьезным: воинским званием, карьерой и судьбой. Но он не могоставить на произвол судьбы самолет с заклинившимися рулями, которые наверняка можно починить. И он знал командира эскадрильи – тот тоже был настоящим летчиком. И в подобной ситуации Грейфер ожидал понимания.

– Ах ты немчура упрямая, чтоб тебя разорвало… – одобрительно заревел командир. – Что с тобой сделаешь… Приказываю: действовать по обстановке!

– «Ромашка», слышу вас хорошо… Понял, товарищ майор! А прыгнуть я всегда успею.

– До шестисот метров, не забывай! Смотри, Валерка – если с тобой что-нибудь случится – я тебя лично убью! Своими руками голову оторву – понял?!

– Слушаюсь! – сказал Грейфер. – Иду по прямой курсом пятнадцать!

Через сто километров сбрасываю бомбы, ложусь на обратный курс и возвращаюсь. Прошу коридор и эшелон.

– Освободим, – ответил командир. – Давай, сынок… Если так уверен.

И через несколько секунд в наушниках раздался голос наземного диспетчера:

– Внимание всем! После выполнения задания оставаться на месте до дальнейших указаний.

«Оставаться на месте» означало кружить над точкой, пока он, Грейфер, не вернется на аэродром и освободит дорогу остальным. В него верили.

И он верил в себя.

Принимая решение спасать самолет, Грейфер абсолютно не думал о своей жене, год назад приехавшей сюда с институтским дипломом, уже беременной и ждущей его на земле. Он давно – практически с рождения – был готовым летчиком. Но еще не созрел как мужчина, обязанный понимать, что никакие ситуации, кроме войны и прямой угрозы, не должны позволять нормальному человеку рисковать своей жизнью, забыв о близких.

Выдержав пятнадцать минут – превозмогая нарастающую боль в ушах, которые, казалось, готовы были лопнуть, распираемые изнутри – он посмотрел вниз. Убедившись, что внизу действительно простерлась ужасающая в своей неприглядности лесотундра, Грейфер освободился от бомбового груза.