Татьяна Батенёва - Внучка, Жук и Марианна (сборник)

«Только приз этот ты получал с Вероникой, а не со мной, и на вечеринке по этому поводу даже не упомянул, что придумала победный ролик я, а не ты и не Вероника… А я улыбалась, чокалась с вами и старалась не заплакать».

Катя потрясла головой, чтобы отогнать надоевшие, как больной зуб, мысли.

«Что же с бабушкой?! Неужели она умрет? Что это значит: приезжай попрощаться? Нет, она не поступит так, не оставит меня одну-одинешеньку на белом свете! Надо принять душ, собраться и бежать на работу, чтобы застать Веронику, подписать заявление на отпуск. Ах да, надо же позвонить! Когда же я в последний раз разговаривала с бабушкой? Неделю, нет, девять дней назад?» Катя быстро перебирала кнопки на телефоне: зуммер запищал далеко, словно в космосе, – звонок, второй, третий… Она представила, как заливаются оба бабушкиных телефона – один на кухне, и второй, параллельный, на столике у кровати. В доме тихо, пахнет сухими травами, повсюду стоят вазы с неизменными букетами – весной с веточками, летом и осенью с цветами, зимой с высушенными бессмертниками… Нет ответа. Бабуля, что же с тобой случилось? Где ты, неужели в больнице? И кто отправлял телеграмму?

Под мелким противным дождем Катя добежала от метро «Невский проспект» до особняка, где размещалось их рекламное агентство. Знакомый охранник небрежно кивнул в ответ на ее «здрасте». Поднялась на третий этаж, раскрыла мокрый зонт в своем отсеке – большая комната была разгорожена легкими серыми перегородками на клетки, но все равно вся жизнь тут протекала, как на юру. Мельком посмотрелась в зеркальце, пригладила растрепавшиеся волосы и пошла к начальству.

Офис Вероники был устроен на высоком подиуме и отгорожен стеклянной стеной с затейливыми жалюзи – когда ей надо было, хозяйка кабинета просто закрывала их и оказывалась в полном уединении, но большую часть дня жалюзи были раздвинуты, и владелица агентства могла наблюдать за своими сотрудниками сверху.

Вероника уже была на работе, как всегда элегантная, свежая, в стильном сером костюме и белой блузке. Присев на край стола, она машинально гладила пальцами дорогую цепочку белого золота на своей эйфелевой шее и болтала по телефону, по привычке обворожительных женщин столь же машинально строя глазки невидимому собеседнику. На столе стояла простая стеклянная ваза с огромным букетом белых нарциссов.

– Можно? – Катя заглянула в дверь.

Вероника призывно поманила ее рукой, не прерывая разговора. Наконец попрощалась, весело улыбнулась Кате:

– Привет! Что у тебя с утра пораньше?

– Вот, заявление на отпуск. – Катя протянула бумагу.

Вероника прочитала, слегка нахмурив безупречный лоб.

– А что случилось-то? Ты же вроде не собиралась? И потом, на целый месяц, это просто невозможно, у нас контракт с «Фармасьютикал продактс», ты ответственный исполнитель… И срок сдачи проекта – 30 июня. Месяц всего времени. Ты же просто не успеешь!

– Мне очень надо. Бабушка заболела, срочно надо ехать. – Катя не поднимала глаз. – А для «Фармасьютикал» у нас уже почти все готово, придумано – и ролики, и печатная реклама, и баннеры… Марина и Илья закончат без меня.

– Ну, не знаю, а если заказчик потребует переделок?

– Но я же к тому времени вернусь и доделаю, если что…

– А бабушке никто другой не может помочь, только ты?

– Никто, только я, – пробормотала Катя.

– Ну ладно, я подпишу, но, если сможешь вернуться раньше, сделай милость.

Вероника ослепительно улыбнулась и шикарным росчерком подписала заявление.

Катя выскочила из стеклянного офиса, мечтая не просто уехать, а улететь, испариться, исчезнуть. Чтобы не видеть ни этой победительной улыбки, ни длинных ногтей с замысловатым маникюром, ни модной стрижки колорированных волос. И вообще никогда в жизни больше не видеть красавицу и умницу Веронику.

Медсестра Тоня вышла на крылечко, перекрестилась на небо и, по-старушечьи покачав головой, бочком стала слезать с высоких ступенек.

– Совсем плохая Васильевна, надо же, – бормотала она себе под нос. – Надо Геннадию Трофимовичу сказать, пусть бы зашел сам…

Марианна проводила ее долгим взглядом, зевнула и принялась приводить в порядок блестящую шерсть. Утренний визит медсестры нарушил ее привычный режим, пришлось раньше времени прервать туалет. Да и вообще чужие в доме, их голоса, запахи, шаги ее раздражали.

– Слышь, Мариванна, а чего это Тоня сказала такое про Бабушку? – свесил лохматое ухо набок сидящий под крылечком Жук. – Я не понял, чего это «совсем плохая»?

– Не Мариванна, а Марианна, а коротко Мэри, мужлан, – презрительно скосилась на него Марианна. – Сколько раз говорить!

– Да ладно тебе, какая разница! – тявкнул Жук. – Ты дело говори!

– Болеет Бабушка, что тут непонятного! – Марианна несколько раз лизнула грудь, приглаживая растрепавшиеся волоски. – Болеет, а из больницы сбежала. Тоня уколы делала, ругалась.

– Ох, только бы не померла наша Бабушка, – пригорюнился Жук. – Куда мы с тобой тогда денемся, пропадем совсем… И супу сегодня не даст, наверное. Опять придется всухомятку…

– Тебе лишь бы пожрать! – фыркнула Марианна. – Какой ты все-таки болван! Никаких чувств, одна миска со жратвой на уме!

– Да-а-а, тебе хорошо, – заныл Жук. – Ты мышь поймала – и сыта, а мне куда деваться? По помойкам шляться, как в молодости? Так там этот Одноухий со своими шавками все с утра подчистил. Сиди теперь голодный!

– Ну так и ты лови мышей, кто тебе мешает, – съехидничала Марианна, которая никогда не ела пойманных мышей. Охотиться, выследить, поймать – другое дело, но чтобы есть сырую мышь, да еще в шерсти – фи! Но она прекрасно знала, что Жук на дух не выносит даже мышиный запах.

– Фу, гадость какая! – взвился Жук. – Что я тебе, кот какой-нибудь облезлый, чтобы по мышам шарашить?

Марианна засмеялась и одним прыжком вскочила на забор, прошлась по нему, извиваясь всем телом и выражая крайнюю степень презрения. Она никогда не считала Жука за стоящего пса, хотя порой беззастенчиво пользовалась его защитой в ссорах с соседскими кошками. Когда перевес был явно не на ее стороне, она стремглав мчалась к будке Жука и пряталась за его лохматой спиной, куда не рискнула бы сунуться ни одна из этих деревенских дур.

Марианна приехала в деревню из Москвы совсем крошечным котенком и всегда считала себя столичной дамой, хотя порой ее тревожили россказни Бабушки о том, что ее якобы нашли на помойке в коробке с другими такими же выброшенными за ненадобностью бедолагами. Сама-то она твердо знала, что такого быть не могло, стоит только посмотреть на ее аристократические пропорции, элегантный силуэт и манеры. Она не сомневалась, что произошла от знатных родителей и лишь тайная злоба недоброжелателей или каприз судьбы могли забросить ее в помойную коробку.