Анатолий Андреев - Легкий мужской роман

Побуждаемый желанием быть правильно понятым и стремлением обезопасить свое доброе имя, автор издаваемого романа вынужден прибегнуть к некоторому предварительному разъяснению собственной позиции по отношению к странному роману, где в титрах будет фигурировать мое, автора, имя.

Читатель оценит необходимость предуведомления, если примет к сведению следующее: роман состоит, собственно, из заметок моего приятеля. Заметки – не мои, а роман – мой. Возможно ли сие?

Противоречие, как говорится, налицо.

Тем не менее вынужден подтвердить ранее сказанное. Благо бы это был условный прием, и никакого приятеля и в помине бы не существовало. На беду, господа, приятель существует и здравствует поныне. К сожалению, все изложенное им – правда, а как с нею быть ума не приложу. Приятель изволил эгоистически вывалить мне на стол груду своих заметок, нимало не заботясь о том, чтобы придать своему изложению стройный и пристойный вид. Его заботил он и только он, никто более. Очевидно, втайне он рассчитывал на мою квалификацию, щепетильность и порядочность. У него были на это все основания (без ложной скромности). Я потрудился. Когда мне удалось придать заметкам некое подобие стиля и обработать их композиционно, получился, как мне представляется, органический документ, равно претендующий как на сумбурный материал для психоаналитика, так и на опус, культурпродукт, полухудожественный бред с некоторым шармом, аурой и харизмой.

Приятель печется о репутации своих внуков (судя по всему, к этому идет дело), да и мнением своей очаровательной супруги не манкирует. Сын его становится человеком влиятельным, некоторые из его «Люсек» (если читатель не ограничится предисловием, то вскоре поймет, о ком речь) – особы довольно известные и обидчивые. Словом, у приятеля моего действительно бездна поводов не предавать сию беллетристику публикации и не рисковать репутациями уважаемых членов общества. Лавры Казановы его не беспокоят. И я готов его понять.

Однако существует и другая сторона медали. Данный роман-документ представляется мне по-человечески интересным. Какие страсти человеческие бушуют на изломе эпохи! В конце концов, у моего поколения (я практически ровесник своего приятеля, нас разделяет каких-нибудь десять с небольшим лет, что, с другой стороны, ограждает меня от фамильярности более молодого, но менее авторитетного коллеги) тоже есть самолюбие. И мы жили худо-бедно, мыслили и страдали. Кому перестройка с либерализацией и мать родна, а мы вот старались оставаться людьми.

Примите несколько штрихов к портрету эпохи в назидание потомкам. Более ничего. Вот весь мой бескорыстный интерес. Мне, в свою очередь, не нужны лавры Михаила Ю. Лермонтова.

Выглядит мой приятель как вполне респектабельный джентльмен, с которым, признаюсь, приятно скоротать часок-другой за умной и тонкой беседой. Как водится, позволить себе рюмку до того и сигарету – после того. Но внешность обманчива и легкомысленно непроницательны люди, не умеющие разглядеть за приятной внешностью иные типичные черты. Я не понаслышке знаю большую часть персонажей этой книги, я знаком со многими и весьма даже близко. Поверьте мне, временами я был обескуражен и потрясен.

Впрочем, уклонюсь от прямых оценок. Сегодня у каждого есть свое мнение, а я всего только один из вас, прилежный воспитанник СМИ. Не лучше и, надеюсь, не хуже моих читателей. Замечу только, что я являюсь единственным в стране, да и, пожалуй, на просторах СНГ (а может, и не только СНГ – дух захватывает, как вообразишь!) специалистом по «лишним людям». Представитель сего редкого, поверьте мне, истребленного homo sapiens`ом вида вызывает у меня, простите, чисто профессиональный интерес. В наше время – лишние люди? Все мы сегодня немного лишние, каждый из нас носит в себе частицу души чайки по имени Джонатан Ливингстон (Livingstone – «живущий камень», мыслящая материя, в которую внедрилась жизнь духа; приятель мой считал эту «напыщенную и претенциозную» повесть Ричарда Баха «о пернатом Иисусе» карикатурой на «лишних», западным представлением о лишнем как о «полезном, но временно отвергнутом социальном лидере», «попыткой утилизировать истину и опоэтизировать опарышей»; не могу сказать точно, что имел в виду мой приятель, сами увидите: его порой понять невозможно).

Однако мой приятель всем дает сто очков вперед. Мне так хотелось разглядеть в нем некоторые черты исчезнувшей аристократической духовной породы, так хотелось узреть родственную душу. Вполне возможно, я принимал желаемое за действительное. Обмануть меня было не трудно, я был обманываться рад. Но это глубоко личное. Оставим это.

Итак, господа, вашему вниманию предлагается еще одна история души человеческой.

Тому, что этот труд состоялся, я обязан многим людям, помогавшим мне своей конструктивной критикой в процессе его создания. Выход в свет этой книги был бы невозможен без помощи этих добрых людей. Им – мое благодарственное слово.

Особая моя признательность – Евгению Николаевичу, моему приятелю, любезно предоставившему мне в распоряжение свои разрозненные заметки. Он заставил-таки меня пораскинуть мозгами, тактично не отказывая в многочисленных консультациях. Каким получился роман – судить благосклонному читателю.

Выражаю также благодарность моей супруге, Людмиле Потаповне, по настоянию которой в роман не попали некоторые скандального, даже шокирующего характера сцены и скабрезные выражения. Нравственная цензура – ее заслуга. Одновременно прошу прощения за то, что, щадя ее нравственную опрятность, утаил от нее некоторые куски романа, ей, несомненно, не понравившиеся бы. Душа моя, пойми: я и сам не в восторге от многого. Если б ты знала, из какого сора растут порой шедевры, не ведая стыда. Надо соблюдать и интересы почтенной публики: нет шока – нет романа. И потом: правда жизни – не пустой звук, а мы с вами, слава Богу, не соцреалисты.

Не могу не отметить скромность и бесконечное терпение моей тайпистки, смуглой Гаянэ Комаровой, молодой симпатичной особы двадцати трех лет, разбиравшей каракули Евгения Николаевича со мной сутки напролет и набиравшей своими энергичными нежными пальчиками текст, забавно выскакивающий на светящийся в темноте экран компьютера. Эти долгие часы совместной творческой работы запомнятся мне на всю жизнь.

Дотошная въедливость Горбачева Александра (он бы тут же заносчиво переиначил зачин: «въедливая дотошность») – низкий поклон ему – помогла избежать досадных ошибочек и накладочек. Не спорю, помогла. Дьявол сокрыт в деталях – и дьяволу изрядно-таки досталось от зануды. Правда, излишне усердный, хотя и чрезвычайно художественно чуткий, Александр Ю. Горбачев стал настаивать, что уши дьявола несовершенства торчат также из композиции, как у какого-нибудь Марселя Пруста, и дал дельный совет: переписать роман, а лучше написать новый.