Анатолий Андреев - Легкий мужской роман

Наташа прибыла ко мне в точно назначенный срок. Небрежный хвостик на голове, минимум косметики. Сама свежесть и наивность. Ни тени порочности, ни штриха лицемерия, ни намека на инфернальность. Не тварь, не шлюха, не ведьма – а просто симпатичная девчонка.

– Мадмуазель, буду с вами предельно откровенен.

Я старался с самого начала контролировать процесс, подчинить все своей воле, придать процессу строгость и неотвратимость. Но она в это же самое время так поэтапно, с расстановкой, акцентированными паузами усаживалась, оправляя юбку и располагая ногу на ногу, от нее исходила такая беззаботная уверенность, что я почувствовал, как мне навязывают чужой темпоритм. Мне почудились тенета неких чар, в которых вязла моя решимость. Она плевать хотела на мое интригующее начало, кого угодно сбившее бы с толку, и всем своим видом излучала: что бы за этим ни последовало – это будут мелочи жизни. Передо мной был противник, боец, и я весь подобрался. Для начала я решил демонстративно занять более выгодную позицию и гибко сменил тактику – поддался ее ритму и мгновенно успокоился. Теперь я уже никуда не спешил и был, как говаривал Пух Винни, до пятницы совершенно свободен.

– Кофе?

– Спасибо, не откажусь.

Кофе я готовил тщательно и молча. Светский напиток был подан (друзьям я готовлю только чай, и, если хотите, я охотно поделюсь с вами рецептом его приготовления, но несколько позднее, когда разделаюсь с этой хладнокровной стервой, с этой ухоженной шлюхой). Молчание было вполне красноречиво, оно правильно настроило нас обоих и как-то лишило юную б… ее неизвестно откуда взявшихся психологических козырей. В ситуации уже не читалось: ты суетишься, Евгений, следовательно, ты неправ. В ситуации сквозило: жри свой шоколад – но сына ты мне оставишь в покое.

– В моих руках оказалось досье, характеризующее вас с весьма нелестной стороны. Прошу, – жест в сторону кофе получился аристократичным.

Читать мораль никогда не было моей сильной стороной, читать мораль девице с панели – смешно. Она спокойно достала редкие для Минска «Житан», точным движением прикурила, зная, что в комнате моей не курит никто и ни под каким предлогом. Я без раздражения придвинул ей пепельницу, что означало: вы имеете дело с непротивлением злу насилием. Провокация не пройдет.

– Могу я надеяться, что вижу вас в последний раз, и что вы сами найдете предлог, чтобы расстаться с Иваном? – продолжил я ровной интонацией, естественной для деловых переговоров.

– А в чем, собственно, дело?

Она уже свернулась на краешке моей необъятной тахты, и поза ее источала ласковый и наивный эгоизм: она пришла в этот мир, чтобы наслаждаться. Словом, мне предлагали чувствовать себя дураком. Располагайтесь, Евгений Николаич, будьте самим собой. Кстати, в глазах ее прыгали искренние веселые чертики. Мне всегда казалось, что все эти угадывания характера и сути человека по выражению лица есть не очень впечатляющий писательский трюк. Это миф, окружающий профессию. Есть лица, по которым ничего не угадаешь. Вот я смотрю на эту бесхитростную рожицу, и она органично продолжает, скажем, облик существа нелукавого, которому особо нечего скрывать, глаза которого чисты, как его совесть; но это же лицо и эти же распахнутые глаза, оказывается, могут естественно совмещаться с подленькой натурой. Нет, у писателя не должно быть принципов, кроме одного: не изменяй истине.

Впрочем, я отвлекся. В двух словах, сухо, я изложил известные мне факты. Она весело и звонко расхохоталась в ответ. Без вызова. Просто от избытка приподнятого настроения.

– Это неправда?

Я становился смешон в своей неэффективной роли бесстрастного джентльмена.

– Это правда, хотя и не вся, – ровно произнесла Наташа, небрежно, но своевременно обминая сигарету в пепельнице.

Мне стало гораздо легче. Что меня поражало в этой особе: она не вызывала во мне ни ненависти, ни злости. Я почти любовался ею, словно экзотическим махаоном или гюрзой, случайно залетевшим или вползшей в мою обитель. Мораль как-то счастливо не коснулась этого милого чудовища. Она могла только кусаться или летать, это было так естественно.

Далее по сценарию следовало мое solo.

– Я хочу расстаться с вами – это раз; хотелось бы сделать это мирно – два.

– Черта с два. Мы поженимся с Иваном. Здесь нечего обсуждать.

– Вы полагаете, будто я в восторге оттого, что у меня невестка потаскуха и что…

– А вы полагаете, будто Иван держит меня за Евфросинью Полоцкую? Спросите меня, откуда я еду? Ну же, спрашивайте. Не хочешь? Ты не любопытный, да? А я отвечу: я только что из постели того француза, которому Иван должен столько, что за это сотрут в порошок и его, и тебя с твоими …ми принципами. Что ты на это скажешь?

– Откуда у Ивана долги? Почему он молчал?

– Какой вы ветхозаветный, как … ящерица. Австралопитек, ха-ха! Павка Корчагин, ха-ха-ха! О чем говорить? Как на него бандиты наехали? Как его долги перекупил француз? Да им не Иван нужен был, и даже не я. Им вы нужны, Евгений Николаевич. Кому-то вы очень не угодили. Не догадываетесь, кому? Не догадываетесь? Святой вы человек. Гвозди бы делать из таких людей. Помните ли вы всесильного господина по фамилии Упс? Вижу, что помните, верю, что помните. Жену его, бесподобную Люсьен, тоже, конечно, припоминаете? Вы все, конечно, помните. Сладкие воспоминания, да? Так вот, господин Упс все и организовал: на меня науськал, кого надо, помог Ивана подставить. Долги продали французу, который имеет виды на меня. И меня имеет. Кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Старинная французская мудрость. Очень похоже на то, что когда меня ставят раком – мстят вам, Евгений Николаевич. Я в восторге. Иван кругом должен. Об этом позаботились, славно позаботились, на совесть. Чистая слаженная работа госаппарата. Вот я и отрабатываю теперь, чтобы сына вашего не пристукнули. Ну, что вы таращитесь, папенька? Да, я делаю это из любви к Ивану, из чистой и большой любви. Вот такая я потаскуха. Кстати, пользуйтесь, пока я общедоступная. Как тебе дать? Хочешь – в анал, хочешь – минетом побалую, а хочешь – пальчики вылижу на ногах? Французу нравится. Ха-ха, ой, умру! Папик, да что ты так ошалел, как ящер, ей-богу! Да, сейчас я опять наркоманка и очень дорогая проститутка. Приходится расплачиваться за вашу свободу и высокое донжуанство. Не знаю, как вас и благодарить. Так не возьмете натурой? А травки не желаете? Я, с вашего разрешения, закурю.

Полчаса мы молчали. В одном углу шикарного дивана прикорнула медитирующая проститутка, виноват, невеста моего сына, в другом в гордой позе со сломленным духом пребывал ваш покорный слуга. В голове моей, пластично принявшей форму граммофона, все это время с шипением и мягким потрескиванием, как на заигранной пластинке, крутилось определение слова «проституция» из старого французского словаря: «самоотверженное занятие развратом». Я попробовал травки. Между прочим, никаких экстремальных ощущений. Как-то особенно мерзко.