Анатолий Андреев - Легкий мужской роман

За все это время Наташа изронила еще только пару золотых слов. Первый раз она сказала: «Не давите на меня. Я не ледокол. Я всего только глупая запутавшаяся девчонка».

Минут через пятнадцать продолжила:

– Ивану ничего не говорите. Он и так переживает страшно, хотя толком ничего не знает. Догадывается. А может эти шакалы и ему подбросили информацию… А эта Люсьен очень даже ничего. Вам было хорошо с ней?

– Я до сих пор считаю, что ей мало равных. Исключительный экземпляр.

– Рада за вас. Она ядерная стерва. Это ведь она натравила своего мужа на Ивана. Нельзя же так доверять женщинам, Евгений Николаевич. Она готова убить вас. Чем вы ей так не угодили? Прелюбодеяние неверной Люсьен засняли на пленочку. Задокументировали ваш блуд. Они все помешаны на скрытых камерах и порнухе. Импотенты.

Курва, Люсьен. Надо было лучше искать жучков.

Но боюсь, и это бы не спасло меня.

То бишь нас.

Прошло несколько месяцев, как писывали в старинных, то есть реалистических, опусах. Нынче мы реализма стесняемся, как наивности детства, мораль на нас наводит сон, а умы, соответственно, в тумане. Порок же любезен. Цинизм мы выдаем за раскрепощенное мировоззрение, а веру в идеалы объявляем слюнявым реализмом. К чему я это все?

А к тому, что сегодня я уже догадываюсь, в чем заключается новая фаза моей немолодой жизни. Сейчас будем смеяться все вместе. Итак: я нежно и сострадательно влюбился в Наташу, невесту моего сына Ивана, фотография которого стоит у меня на письменном столе рядом со снимком Наташи. Снимок мой, любительский. Она доверчиво смотрит в глазок фотоаппарата и улыбается мне как другу.

Что мне делать? Может быть, вы знаете, многоуважаемый читатель макулатуры, пассажир троллейбуса? Подскажите, что делают с разбитыми сердцами.

Сейчас мы разбавим наш лихой сюжет эротической сценой. Долой платонизм. Ближе к телу. Сей момент. Читатель жаждет, и читатель, несомненно, прав. Чего хочет читатель – того требует от меня издатель – того, очевидно, хочет бог.

Мне есть что рассказать вам, любезный и просвещенный читатель. Я поведаю вам, как, спасаясь от тоски, от любви сорокалетнего дуралея к лавандовой барышне, разыскал я незабвенную (потому что такую же молодую, как моя Наташа) Люську 16, как увел ее от бездарного женатика и поселил у себя на сексодроме.

О, Люська далеко продвинулась со времени нашей случайной встречи. Она обучилась нежнейшим манипуляциям с моим членом, и в смутных очах ее все чаще возгорались живые малахольные огоньки, когда я отверзал ее умаслившуюся плоть своим жарким шершавым языком. И – много, много всего… Сия Лолита так уверенно скакала на мне, безумно повизгивая и адски свирепея от сексуального перенапряжения, что я не разумел только одного: зачем нужна мне Наташа? Зачем, доводя себя до исступления, я выстанывал ее непорочное имя? А уже Люська догадывалась, кто есть Наташа. Люська не любила меня, но она не отпускала меня; нежно перебирала остатки моих кудрей, вкладывала мне в рот сосцы, возбуждалась и неистово влекла меня в райские кущи своей промежности.

Мне трудно объяснить и описать этот бред. Мы с Люськой совокуплялись, как буйнопомешанные, все божественные отверстия на ее теле были опробованы мною всеми человеческими отростками. Люська низко постанывала и хищно потребляла меня, поглощая весь состав мой своей ненасытной vagina dentata. Слова стыд, бесстыдство, норма, мера потеряли по отношению к нам всякий смысл. Мы были чисты, как волк и волчица.

Люська не любила меня, но взгляд ее все чаще застывал на лице моем, излучая какую-то новую информацию. Какая-то мысль не давала ей покоя. Я не думал ни о чем, даже о том, что Люська может забеременеть. А зря.

Перспектива жить с молодой, распаленной, нигде не работающей красавицей, да еще с грудным младенцем на руках, вот здесь, в моей великолепной хрущобе – привела меня, наконец, в чувство. Люська, подержав однажды в руках позолоченый томик Ларошфуко с моей золотой полки, смотрела на дело вполне философски. Она вообще не любила и не умела думать («Я однажды попробовала, – честно признавалась она, – но у меня ничего не получилось»), поэтому думала о том, какое имя подобрать младенцу. «У нас будет ребенок» прозвучало набатом, и до меня стало, наконец, доходить, что это по мне звонит колокол.

– Люська, Люська 16, давай поговорим серьезно, – начал я на языке мексиканского мыльного сериала, но джин уже был выпущен из бутылки.

Бог знает, что было у нее на уме, однако похоже было, что она решила все окончательно, и я имел дело с хладнокровной мегерой, которая фактически приготовилась принести в жертву жизни моего ребенка – мою, Евгения, покалеченную жизнь. Мечтать о скуке, которая одолевала лишних людей, отныне было пределом моих мечтаний. К тому же я, в свои предпенсионные 43, как выяснилось, плохо усвоил уроки Пушкина и Ларошфуко.

У жизни свои законы. В частности, она предпочитает насылать на вас беды стаями. Семь бед, девять бед, сорок бед… Почему?

Кто знает. Стоит вам ослабеть, как беды, посланцы и гонцы гражданки с косой, тут как тут. Рассядутся грифами и ждут, пока вы не превратитесь в падаль.

Однажды у меня зазвонил телефон. Предупредительного – однократного – звонка не было; звонили чужие. Звонил, собственно, некто Поленький Сальвадор Владиславович, и сообщил мне кучу пренеприятных известий. Во-первых, некто Поленький – это и был тот самый заурядный женатик, первый полюбовник Люськи 16, у которого я беспощадно ее отъял и которого Люська запросто называла Алик или Леша. Во-вторых, Сальвадор Владиславович язвительным баритоном (изысканное хамство интеллигента) донес мне, что Люська разговелась еще до меня, с неким Пашкой, который, видите ли, «имел» ее на виду у всего пятиэтажного дома в то время, как выгуливал своего породистого питбуля. Совмещал, гм, гм, приятное с полезным. Не питайте иллюзий, будто вы отбили красавицу у Сальвадора. Красавицу вышвырнули. А вы ее подобрали. После Пашки Барышевского, имейте в виду, типичного пижона. Там и СПИД, и все что угодно… Не желал беспокоить, но счел своим долгом…

Да, недооценил я женатика, как, впрочем, и Люську тоже. Построил свой дом как бы крепость – не пускай в него никого. Купи себе питбуля. А пришла беда – отворяй ворота, и хоть семь бед – один ответ. Все знает народ. Вот только какой ответ?

И я, как последний мерзавец, стал настраиваться на конструктивный диалог с Люськой, навязывавшейся мне в жены. В сущности, меня интересовало два забавных пустяка. Первое: мог ли быть ребенок как-нибудь не от меня, а, например, от Пашки Барышевского, сына начальника треста. Второе: мог ли быть какой-нибудь СПИД у сына начальника треста, у Люськи 16, у меня и моего (или пашкиного, не суть) ребенка. Вот, собственно, чем ограничивались пределы моей любознательности.