Анатолий Андреев - Девять

Этот кодекс чести кажется утопическим; на самом деле это единственная духовная реальность.

– Я женился, как и обещал, – сказал я Алисе, ковыряя десертной вилкой в пироге под названием сыромак – тот, что подают в заведении под названием «Салодкі фальварак». Алиса пригласила меня на чай в это уютное местечко, где пахнет чем угодно, земляникой, ванилью, только не катастрофой.

– Знаю. И это доказывает, что ты любишь меня: ведешь себя, как мальчишка. Ты пока не готов к любви.

– А ты готова?

– Да, – просто сказала она.

– Между нами, я так понимаю, все кончено?

Я, кажется, догадался, зачем она настаивала на этом совместном чаепитии: она изящно ставила точку над і.

– Не питай иллюзий, все еще только начинается. А когда ты созреешь, чтобы любить, ого-го… Тебя будет не остановить. Ты горы свернешь. Ты станешь таким, что тебя будет трудно любить, а не любить будет невозможно.

– А сейчас меня любить легко?

– Сейчас тебя еще по-настоящему нет. Ты пока в тугом коконе. Сгусток слизи. Белок. Ты лишь духовный зародыш, не очень симпатичный, как все зародыши, извини. Сейчас ты смотришь на меня однобоко, сверху вниз, и видишь меня в искажённом свете, а потом, когда будешь любить, ты увидишь меня в ракурсе снизу – вверх, и только тогда получишь право смотреть на меня сверху вниз… Это право надо заслужить, Платон. Сейчас ты меня не видишь, ты не знаешь цены ни мне, ни себе.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я это чувствую.

– По-моему, ты просто блефуешь. От отчаяния и от какой-то беспросветности, что ли, ты несешь бог знает что.

– Это ты от отчаяния и от страха мне не веришь. Потому что не веришь себе.

– Как может мужчина верить шепоту женской интуиции? А? Он станет жалок! Чакры, мантры, астрал – это не для меня. Шепот, робкое дыханье, трели… Нет, с меня хватит этих пелеринок.

– Ты прав. Мужчина не может верить шепоту женской интуиции в себе. Это глупо. Ладно. Смотри, не потеряй меня. У тебя еще пока есть шанс.

– А если я опоздаю – ты превратишься в лягушку? Или станешь Татьяной Лариной? Тебя заберет Кощей Бессмертный? Куда ты денешься с планеты Земля? Ты рассуждаешь как принцесса голубых кровей, которых уже нет или ещё нет, не знаю, не уточнял.

– Ты можешь смеяться, но это на самом деле сказочный шанс. Я не Татьяна Ларина, я её умудрённая праправнучка – я буду ждать тебя изо всех сил. Но я не знаю, на сколько меня хватит. И я не знаю, куда я денусь. Возможно, меня ждет участь мертвой царевны. Я могу просто умереть от любви. Возможно, возьму и стану обычной бабой. Не расцвету. Тогда меня уже не расколдовать. И мне страшно даже не за себя, страшно за тебя. Ведь тебе нужна я так же, как ты – мне. Без меня ты не состоишься.

– Что значит «не состоишься»?

– Не будешь счастлив, станешь себя корить, тебе будет больно. И еще… Ты не совершишь самого главного в жизни. Я знаю только одно: я, к чему лукавить, по глупости выскочила замуж, сейчас я разведена и жду тебя. Я не хочу давить на тебя своим ожиданием, но я знаю, как ты будешь мучиться, если опоздаешь… Ты ведь очень умный, всё это ты со временем поймёшь, а я только чувствую.

– Что за чушь, Алиса, у меня голова пухнет от твоих слов… Ей-богу, какой-то сентиментальный бред, розовый роман в стиле аж XIX века. Пройденный этап в жизни человечества.

– И голова пухнет, и сердце болит, я знаю. Не злись. Хорошо. Пей чай, Платоша. Знаешь, как делается сыромак? Я его сама умею печь. Рецепт прост…

Она подробно, со вкусом расписывая нюансы (и тут я впервые понял, что женщина никогда не станет равной мужчине, ибо слабый пол докультурен по сути своей), рассказала мне об очень любопытном рецепте сыромака. Я слушал внимательно и, казалось, вникал во все детали кулинарного чуда, хотя на самом деле я прислушивался к недрам в себе, к разбуженному голоску, усиленному дворцовой акустикой, доносившемуся, казалось, сквозь массивные запертые двери. Я обнаружил в себе катакомбы, подземные сети коммуникаций, испугавшие меня.

После этого я сказал ей:

– Я тяжелый и… космический человек, и мне страшновато подпускать себя к тебе. Ты ведь земная женщина. Скажу тебе на твоём языке: если Везувий проснётся, лилии завянут.

Она ответила:

– Не бойся, ничего не бойся. Дело не во мне. Это ты себя к себе не подпускаешь. Так делает большинство мужчин. Но ты особенный…

И я подумал: «Совсем недавно я был убежден, что женщина – это человек, который не совершает поступков; я был убежден, что женщина умеет только мстить мужчине, которого не в силах удержать; а вот сейчас я разговариваю с Алисой – и я уже ни в чем не убежден; иллюзии рассеялись, а убеждения пока не сформировались; опыта стало больше, а уверенности в себе меньше; о, проклятая для умного мужчины полоса… Хилый зародыш. Алиса умнее меня? Женщина умнее мужчины?»

А ответил так:

– Ты испечешь мне сыромак?

– Конечно, испеку, солнце моё.

– Это меняет дело… Жизнь отдам за сыромак.

Что скрывалось за моей бессмысленной репликой я понял только тогда, когда вернулся вечером домой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

Что я помню до того, как появился на свет белый?

Как ни парадоксально – ничего. Даже темноты – хоть глаз выколи – не помню толком, хотя она, несомненно, была, как же без нее там.

А вот сны свои, которые я помню с пугающими подробностями (это с моей-то, откровенно говоря, очень средненькой памятью: уж не наказание ли мне за абсолютно смертные грехи?), всегда начинались с темноты.

(Кстати сказать, лучше всего я помню сны, которые видел во сне , если вы понимаете, о чём я. И сны во сне были убедительнейшим (хотя и пугающим!) доказательством того, что сон был больше, чем сон. Ведь то, что я видел, имело отношение к моей прошлой, вполне реальной, жизни. Уж я-то это знал. Мои сны во сне и были нитью, связывающей меня с реальностью.)

Темнота.

Я появился на свет из тела женщины.

Конечно, я испытывал к женщине бесконечное благоговение (она ведь создала меня из себя, поэтому всегда присутствовала во мне) – и вместе с тем неукротимое раздражение: зачем ты сотворила меня, если не знаешь, с какой целью ты сделала это?

Главной загадкой моей жизни был не Веня, отнюдь не Веня; главной загадкой моей жизни была женщина: женщина во мне, женщина в Вене, женщина в мире вокруг меня. Женщина стала ключом к мужчине. В том числе – ко мне.

Возможно, поэтому я воспринимал темноту как непременный атрибут женской сути. Это было что-то вроде запаха женщины или женской ауры. Темнота была для меня женским качеством.

Возможно, поэтому темнота рождала сюжеты, которые, кажется, не были воплощены в моей жизни, однако они могли быть с лёгкостью реализованы в любой момент; измени обстоятельства – и мои сюжеты из снов сразу же станут явью, а сама жизнь превратится лишь в потенциальную возможность – вытеснится в сон.