Анатолий Андреев - Срединная территория

Меня осторожно посвящали в клан избранных?

Нет, я определенно не был готов к тому, чтобы быть проводником чьей-то злой или доброй воли. Безликая функция – был не мой формат. Я, продукт и венец человеческой цивилизации, был против внушаемых мне сомнительных правил.

– Кто сообщает вам позитивную информацию?

В моем вопросе не предполагалось ни тени дерзости или сомнения. Только здоровое любопытство. Манеры я практически скопировал у импозантного Константина. Однако Карина занервничала:

– Только не надо делать из меня дуру.

Странно: при Константине ее словно подменили, она даже чай стала пить не по-купечески, не «сёрбая», не втягивая его с шумом и плеском в себя, любимую. Ее манеры не то чтобы смягчились – они у нее появились. Очевидно, ее простецкость или грубоватая простота были только имиджем для нетребовательной публики. Она была такой, какой ее хотели видеть. Она была своей для клиентов.

Странно: тот, кто приносит благие вести, должен быть простым и понятным. Он должен быть таким, чтобы его можно было любить. А любить можно того, кто похож на тебя. Карина ради реализации своего дара научилась отказываться от себя и становиться как все. Она служила, а не паясничала. «Не надо делать из меня дуру». Понятно.

А вот ежели ты на короткой ноге с теми службами, что ведают информацией «негативной», ты обязан быть респектабельным и внушительным. Тебя должны бояться – и потому уважать. Любить – Боже упаси: недопустимая фамильярность.

Я решил поделиться своими рискованными наблюдениями с оракулами. Они рассмеялись.

– Совершено точно, – сказал Константин. – Я богат, ибо за плохие новости принято платить много, а за хорошие брать деньги неудобно. Карине платят гораздо меньше, но на жизнь хватает. Понимаете, я будто бы на вредном производстве нахожусь: общаюсь с темными потусторонними силами. Мало ли что я там могу шепнуть на ухо кому следует: порчу напустить или еще какой вред сотворить. Меня ублажают великой мздой как представителя великих темных сил. Деньги – символ власти и силы. Сила – к силе. Будешь отказываться или брать мало – клиентов не будет. Точнее, веры тебе не будет. А дар требует, чтобы им пользовались. Я ничего не сумею объяснить. Просто так устроен мир. Не навреди – мой принцип. Я не вправе нарушать не мною заведенное равновесие. Вскоре вы сами это поймете.

Я был озадачен – в который раз за сегодняшний день.

– И что же вы можете сказать мне, своему клиенту, Константин?

Он налил себе полстопки, не предлагая нам, выпил одним махом и сказал:

– Вами будут весьма активно интересоваться «оттуда».

Он энергично ткнул указательным пальцем вниз. Очевидно, привычный жест.

– У вас будет много неприятностей.

И только после этого аккуратно, как вышколенный породистый пес, откусил дольку груши.

– За такие вести принято благодарить? – вежливо поинтересовался я.

– Судьба у вас, скорее всего, сложится благоприятно, – перехватила инициативу бабушка Карина.

– И что конкретно должно случиться со мной? Что конкретно?

Константин покачал головой:

– Этого я не знаю. Тут уже началось бы гадание. Набор несчастий людских хорошо известен. В принципе все может грозить вам. Кроме старости в ближайшие 30–40 лет, – прибавил он с приятной улыбкой. – Но я не гадаю.

– О каких несчастьях вы говорите?

– Вы не знаете, что такое несчастья?

– Боюсь, что нет.

– Значит, до сего дня вы были счастливы. Боюсь, у вас появится возможность оценить это.

– Не могу с вами согласиться, – пробурчал я, ловя боковым зрением фигуру Елены.

– Болезни, утрата близких, потеря вдохновения, атомная война, непонимание друзей…

– У меня нет близких, – сказал я задумчиво.

– Значит, к несчастью, появятся, – констатировал Константин.

– К счастью, вы имеете шанс соединиться с близкими, – поспешила дополнить его Карина.

– Что же мне надо делать? – воскликнул я, растопырив пальцы на левой руке.

Оракулы как по команде пожали плечами.

– Надо поступать правильно, – сказала Карина. – Сколько вам лет?

– Тридцать три года. Уже или всего, сам не знаю. Вам виднее.

– В эти годы человек уже начинает понемногу соображать, хотя бы на библейском уровне, – сказал Константин, вставая из-за стола. Карина пошла его провожать.

Елена смотрела на меня по-другому . Серьезно и печально.

– Это не бред? – спросил я у нее. Она покачала головой.

– Нет, не бред. Я приду к тебе через час.

Теперь настал мой черед по-другому посмотреть на нее.

Боюсь, что я смотрел на нее как близкого человека.

Час тянулся невероятно долго – почти столько же, сколько вся оставшаяся ночь после прихода Елены. Но мы легко забываем о тяготах ожидания, если за ними следует счастье.

Она вошла, положила мне руки на плечи и, ни слова не говоря, поцеловала. Причем, сделала это как-то вопросительно, не вкладывая в поцелуй страсти, но и не скрывая при этом, что мне был подарен поцелуй женщины.

В первый раз в жизни я общался с практически незнакомым мне человеком при помощи поцелуев. И не могу сказать, что меня это разочаровало. Я тоже поцеловал ее – и поцелуй мой тоже получился ознакомительным. С этой девушкой не хотелось торопиться, было страшно все испортить. Хотелось поступать правильно – вот на каких мыслях-ощущениях я поймал себя.

Все, что она делала, даже самый приход ее ко мне – все было только шанс , я это чувствовал. Нет, с ее стороны не было мелкого расчета, который можно было расшифровать так: она, видите ли, давала мне шанс. Никакой надменности, никаких дешевых королевских замашек. Она сама была составляющей шанса, рядовым участником ситуации под условным названием шанс – без права решающего голоса. Впервые я почувствовал, что ситуация если не управляется, то направляется извне. Это было странное, почти неуловимое ощущение, и все же я чувствовал присутствие чего-то , что нам почему-то не мешало. Очень странно.

Она свободно расположилась на моем диване, оставляя место и для меня. Я и это воспринял как шанс и не упустил своего: тотчас занял свое место.

«Чужое», как она выразилась, свадебное платье мы снимали вместе, удивляясь его ажурности и качеству отделки и вовсе не удивляясь тому, что Елена оставалась без платья. Потрясающая смесь несомненной целомудренности и полной раскованности так впечатлила меня, что я почувствовал себя скованным. Ее поведение означало только одно: абсолютное доверие ко мне, и это как раз налагало на меня ответственность, сковывало.

Но робости и нерешительности – и это я тоже чувствовал – мне бы не простили. Это означало бы, что я не желаю брать на себя ответственность, сам не знаю, чего хочу, не дорожу шансом. Робость в этой ситуации была бы фальшью, ибо все, что я делал до этого, должно было исключать робость. Я должен был быть выше робости.