Ирина Волкова-Китаина - Задумка Веретенщика

– Девочки! – успел крикнуть он. – Падаю! Помогите!

Очнулся он, сидя за столиком распространительницы билетов. Она про кого-то говорила.

– … скрывался от следствия, бродил по Сибири, жил в берлоге!

«Бедняга!» – подумал Николай Николаевич, не имея сил оторвать от стола голову.

– За что он сидел? – резко прозвучал над ним другой голос.

– Компаньон подставил. Меньше чем за год накрутили четыре миллиона долларов!

Шляпин вспомнил про свой миллион и насторожился.

– Ну, лопоухая Фирка! – опять прозвучал не её голос. – На «Скорой» хотела отправить сибирского богатыря! Часто к твоим ногам миллионеры падают?! Как была лопоухая, так и осталась! Один раз пролопоушила! Ну, молодая была! А теперь-то! Опять упустить?! Глянь, какие на нём тряпки после тюрьмы! – Голос зазвучал ласковей. – На пиджаке пуговички золоченые! На кармашке буковки. Я видела, парчой вышито: «Club». Фирка! На нём клубный пиджак! Он – член элитного клуба! Человек солидный! Мне он нравится! Он даже похож на Федора Шаляпина!

Глафира хмыкнула.

– Только не поет.

– Пою… – подал голос Шляпин.

– Так вы певец! – голос над головой Шляпина повеселел. – Фирочка! Певцы у нас разве не сидели? Ну-ка, вспомни, ты про всех знаешь!

– Петя Лещенко! – задумчиво произнесла Глафира. – Печковский! О господи! Сережа, Юра, Дин Рид! Многие!

– Ну вот, и этот! А тут что? Он тебе дал?..

Шляпин увидел, как юркая рука выхватила у него из-под носа его визитку, поднял голову, увидел и вспомнил пегую Люську.

– Ого! – вскрикнула она, взглянув на визитку. – Председатель жюри! Председателей мы не упускаем! А ну! – снова перейдя на резкий тон, Люська ткнула Шляпина пальцем в грудь. – Отвечай, председатель! Только правду! Женатый?!

Охнув, Николай Николаевич вспомнил своих жен. Первая увезла его детей в Америку, и он постыдно подписал на это согласие, потому что не подписать было постыдней. Вторая перед самым разводом коварно обменяла его родительскую квартиру на маленькую двухкомнатную и большую комнату в ней продала. Теперь Николая Николаевича его новоявленные соседки, сестры-старушки, называли подселенцем.

– Н-нет, н-нет! Холостой… – простонал он.

– Отлично! – оценила Люська положение Шляпина и скомандовала подруге: – Держи, Фирка, его тут на стуле. Пойду, поймаю машину. Я к себе его заберу!

– Н-не поеду… – заартачился Николай Николаевич.

Он вырывался из рук, цеплялся за столик Глафиры, порвал афишу, упирался двумя ногами в колеса, когда его сажали в машину, и, в конце концов, поехав неизвестно куда, барабанил кулаками по спинке кресла водителя, пока тот не пригрозил:

– Не бузи, папаша! Высажу!

– У Московского вокзала, пожалуйста! – попросил Николай Николаевич, вспомнив о командировке, и отключился.

Желание написать предисловие к энциклопедии от своего имени родилось у Пустовойтенко, когда Циркулев читал ему и Шляпину о знаменитостях с фамилиями на букву «П». Случилось это в какой-то день Масленицы. Семён Петрович, предвкушая блины и прочее к ним, пребывал в прекрасном расположении духа. После артиста Пуговкина он готовился услышать о себе и своих веретённых машинах, по которым частенько скучал. Но Циркулев, закончив о Михаиле Пуговкине, перекинул пачку соединённых скрепкой листов с биографиями лавроносцев (их он на таких чтениях пропускал) и перешел к другой известной личности, Николаю Ивановичу Путилову. Пустовойтенко, озадаченный тем, что его пропустили, слушал про знаменитого промышленника одним ухом и прогонял в уме алфавит.

Циркулев за почти полвека в фабричной газете никогда не читал слушателям своих статей и был польщён вниманием компаньонов. Читать им он начал с Павла (апостола), и пока шел до Пуговкина, его природный баритон поднимался всё выше, а на Путилове, как нарочно, возвысился, чуть ли не до дисканта, и задребезжал, подчеркнув возраст чтеца. Пустовойтенко этого не вынес.

– Погоди, Александр Фёдорович! Куда ты разогнался с его паровозами, рельсами, с каналом по дну «Маркизовой лужи» от Кронштадта до Петербурга? Да хоть протяни он его до Северного полюса! «С» в алфавите стоит раньше «Т»! Значит, Пустовойтенко впереди Путилова. Сначала прочти про меня!

Циркулев заглянул поверх массивных старомодных очков в глаза Семена Петровича и ответил:

– Сеня, о тебе писать в нашей Энциклопедии не этично.

Ответ рассмешил Шляпина. Он запрокинул голову на спинку дивана и долго смеялся, а когда успокоился, в комнате был слышен только храп любимого Пустовойтенковского кота.

Семён Петрович тихо произнёс:

– Чем же я перед задуманной мной энциклопедией провинился?

– Да, чем?! – Шляпин снова прыснул.

– Ничем! – ответил Циркулев.

– Тогда объясни, грамотей, простому работяге, – попросил Пустовойтенко, – почему тебе писать о нём в нашей газете было этично, а в энциклопедии нет?! Вон, и Коле это смешно. Может, мне, как всякому лавроносцу, внести две тысячи долларов на наш общий банковский счет?!

Нечаянно упомянув о банковском счёте, Семён Петрович густо покраснел, но не из-за того, что не имел общего с компаньонами банковского счёта. За этот счёт он принимал номер собственной сберкнижки. Регулярно снимаемые с неё деньги лавроносцев он честно хранил в тайнике в чемодане, как общие, но с каких-то пор у него появилась слабость – перед сном их пересчитывать, оттого-то он и покраснел. Шляпин, никогда не видевший его таким красным, поспешил с утешением.

– Семен Петрович! Не расстраивайтесь! Энциклопедия ведь ненастоящая!

Краска отхлынула от лица Пустовойтенко.

– Как не настоящая? А деньги ты получаешь за неё какие? – прошептал он. – Ненастоящие? Или ты думаешь, нашу энциклопедию не напечатают?

Страница о Путилове задрожала в руке Циркулева. И тут из кухни раздался и, словно стрела, вонзился компаньонам в уши пронзительный крик бывшей текстильщицы Нины Николаевны.

– « Компанёны !» Всё на столе!

– На-пе-ча-тают! – отчеканил Александр Фёдорович окрепшим голосом и, помолчав, добавил. – Эта энциклопедия – моя лебединая песня. Я спою её, благодаря тебе, Семён! Ты послан мне свыше!

Любитель порассуждать о высших мирах, и даже как бы устремлённый к ним своей вытянутой фигурой, он резко встал с дивана и объявил:

– Однако хочу вам компаньоны, заметить! До нас ни знаменитые французские энциклопедисты, ни великие Брокгауз с Эфроном, ни составители Больших и Малых Советских энциклопедий не писали в своих энциклопедиях о себе. Силы свыше не позволяли им это сделать. Но! – старый журналист назидательно поднял палец. – Издатели писали к ним «Предисловия».

– Скромность украшает человека! – прокомментировал Пустовойтенко неожиданное для себя замечание, развёл руками, громко хлопнул в ладоши и запел: «Маслена краснолицая! Краснобокая! Зиму гони! Весну приводи!»…