Владимир Сорокин - Пир (сборник)

Саблин подошел к нему. Они расцеловались.

– Прекрасно сказано! – потянулся чокнуться Румянцев.

– Я не знал, что вы вместе учились, – чокнулся с ними Мамут.

– Как интересно! – глотнула шампанского Арина. – А вы оба философы?

– Мы оба материалисты духа! – ответил отец Андрей, и мужчины засмеялись.

– И давно? – спросила Румянцева.

– С гимназейской поры, – ответил Саблин, сдвигая манжеты и решительно беря в руки берцовую кость.

– Так вы и в гимназии вместе учились? – спросила Арина. – Вот те на!

– А как же. – Отец Андрей сделал грозно-плаксивое лицо и заговорил фальцетом: – Саблин и Клёпин, опять на Камчатку завалились? Пересядьте немедленно на Сахалин!

– Ааа! Три Могильных Аршина! – захохотал Саблин. – Три Могильных Аршина!

– Кто это? – оживленно блестела глазами Арина.

– Математик наш, Козьма Трофимыч Ряжский, – ответил отец Андрей, разрезая мясо.

– Три Могильных Аршина! Три Могильных Аршина! – хохотал с костью в руке Саблин.

– А почему его так прозвали? – спросила Румянцева.

– У него была любимая максима в пользу изучения математики: каждый болван должен уметь… а-ха-ха-ха! Нет… а-ха-ха-ха! – вдруг захохотал отец Андрей.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! – зашелся Саблин. – Три… ха-ха!.. Три… ха-ха!.. Могильных… а-га-га-гаааа!

– Он… а-ха-ха!.. он… транспортиром однажды, помнишь, измерял угол… а-ха!.. угол идиотизма у Бондарен-ко… а тот… а-ха-ха! Ааааа!

Саблин захохотал и затрясся так, словно его посадили в гальваническую ванну. Кость выпала из его рук, он со всего маха откинулся на спинку стула, стул пошатнулся, опрокинулся, и Саблин повалился на спину. Отец Андрей хохотал, вцепившись пальцами в свое побагровевшее лицо.

В столовую вошла Саблина в новом длинном платье темно-синего шелка. Следом вошел Лев Ильич.

Саблин корчился на ковре от смеха.

– Что случилось? – спросила Александра Владимировна, останавливаясь возле него.

– Гимназия. Воспоминания, – жевал Мамут.

– Стишок? – Она прошла и села на свое место.

– Что за стишок? – спросил Румянцев.

– Стишок! Ха-ха-ха! Стишок, господа! – Саблин сел на ковре. – Ой, умираю… стишок я сочинил про моего друга-камчадала Андрея Клёпина… ха-ха-ха… ой… сейчас успокоюсь… прочту…

– Отчего этот хохот? – спросила Саблина.

– Не напоминай, Христа ради, а то… хи-хи-хи… мы поумираем… все! все! все! Стихотворение!

– При мне, пожалуйста, не читай эту гадость. – Саблина взяла бокал, Лев Ильич наполнил его шампанским.

– Ну, радость моя, здесь же все свои.

– Не читай при мне.

– Начало, только начало:

– Прекрати! – Саблина стукнула по столу. – Здесь ребенок!

– Кого вы имеете в виду? – лукаво улыбнулась Арина.

– …пизда и как кончик хуя, – произнесла Арина, исподлобья глядя на Саблина.

– А ты откуда знаешь? – уставился на нее Саблин.

– Мне отец Андрей рассказывал.

– Когда это? – Саблин перевел взгляд на батюшку.

– Все вам, Сергей Аркадьевич, надо знать, – сердито пробормотал Мамут, намазывая мясо хреном.

Все засмеялись. Арина продолжала:

– Мне в вашем стихотворении больше всего конец нравится:

– Какая гадость… – выпила Саблина. – Мерзкая гадость и тошная пошлость.

– Да! – С добродушной улыбкой на пьяноватом лице Саблин поднял стул, уселся на него. – Как давно все было… Помнишь, как Шопенгауэра читали?

– У Рыжего? – с наслаждением пил шампанское отец Андрей.

– Три месяца вслух одну книгу! Зато тогда я понял, что такое философия!

– И что же это такое? – спросила Румянцева.

– Любовь к премудрости, – пояснил Мамут.

Неожиданно отец Андрей встал, подошел к Мамуту и замер, теребя пальцами крест.

– Дмитрий Андреевич, я… прошу у вас руки вашей дочери.

Все притихли. Мамут замер с непрожеванным куском во рту. Арина побледнела и уперлась глазами в стол.

Мамут судорожно проглотил, кашлянул.

– А… как же…

– Я очень прошу. Очень.

Мамут перевел взгляд оплывших глаз на дочь.

– Ну…

– Нет, – мотнула она головой.

– А… что…

– Я умоляю вас, Дмитрий Андреевич. – Отец Андрей легко встал на колени.

– Нет, нет, нет, – мотала головой Арина.

– Но… если вы… а почему же? – щурился Мамут.

– Умоляю! Умоляю вас!

– Ну… откровенно… я… не против…

– Не-е-е-ет!!! – завопила Арина, вскакивая и опрокидывая стул.

Но Румянцевы, как две борзые, молниеносно вцепились в нее.

– Не-е-е-ет! – дернулась она к двери, разрывая платье.

Лев Ильич и отец Андрей обхватили ее, завалили на ковер.

– Веди… веди себя… ну… – засуетился полный Мамут.

– Аринушка… – встала Саблина.

– Павлушка! Павлушка! – закричал Саблин.

– Не-е-е-ет! – вопила Арина.

– Полотенцем, полотенцем! – шипел Румянцев.

Вбежал Павлушка.

– Лети пулей в точилку, там на правой полке самая крайняя… – забормотал ему Саблин, держа ступни Арины. – Нет, погоди, дурак, я сам…

Саблин выбежал, лакей – следом.

– Арина, ты только… успокойся… и возьми себя в руки… – тяжело опустился на ковер Мамут. – В твоем возрасте…

– Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй! – быстро-быстро забормотала прижатая к ковру Арина.

– От этого никто еще не умирал, – держала ее голову Румянцева.

– Арина, прошу тебя, – гладил ее щеку отец Андрей.

– Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй!

Вбежал Саблин с ручной пилой в руке. За ним едва успевал лакей Павлушка с обрезком толстой доски. Заметив краем глаза пилу, Арина забилась и завопила так, что пришлось всем держать ее.

– Закройте ей рот чем-нибудь! – приказал Саблин, становясь на колени и закатывая себе правый рукав фрака.

Мамут запихнул в рот дочери носовой платок и придерживал его двумя пухлыми пальцами. Правую руку Арины обнажили до плеча, перетянули на предплечье двумя ремнями и мокрым полотенцем, Лев Ильич прижал ее за кисть к доске, Саблин примерился по своему желтоватому от табака ногтю:

– Господи, благослови…

Быстрые рывки масленой пилы, глуховатый звук обреченной кости, рубиновые брызги крови на ковре, вздрагивание Аришиных ног, сдавленных четырьмя руками.

Саблин отпилил быстро. Жена подставила под обрубки глубокие тарелки.

– Павлушка, – протянул ему пилу Саблин. – Ступай, скажи Митяю, пусть дрожки заложит и везет. Пулей!