Алекс Дубас - Правила аквастопа

– Знаешь, тогда тебе просто необходим мой замедлитель времени.

– А что это такое?

И я ему рассказал, что тоже часто фантазирую. У меня вдруг оказался замедлитель времени. Это такой приборчик с кнопкой. Нажимаешь на нее, и время останавливается для всех. Но не для тебя. Джиджи рассмеялся. Мы стали тут же вместе придумывать, как его использовать. Во-первых, можно было бы хорошенько высыпаться и ничего при этом не упускать. Еще у нас всегда бы были деньги. Мы их забирали бы, конечно, исключительно у отъявленных негодяев. Еще можно было бы подробно рассматривать девушек. («И парней!» – добавил Джиджи). Мы бы предотвращали катастрофы и доставляли бы неожиданную радость хорошим людям. Смотрит девочка через витрину на куклу. Хлоп! А она уже у нее в руках. Или как в телестудии замершему диктору новостей меняем в прямом эфире текст.

Мы представили, как нас останавливает в Борно банда марокканских головорезов. Мы – раз! И замедляем время! И вот уже их, застывших, раздеваем догола. Разрисовываем нитроэмалью. Вместо ножей вставляем им в руки баклажаны. И поворачиваем друг к другу лицом. Раз – нажинаем кнопку опять! Мы с Джиджи корчимся от смеха, представляя все это, и я ему предлагаю свой прибор:

– Возьми его себе. Тебе он очень пригодится в борьбе с русскими разведчиками.

– Нет, – очень серьезно ответил Джиджи, – для одной истории двух фантастических изобретений слишком много.

Так мы и подружились.

Так я стал мимом.

Так с тех пор я каждый день, сидя на своем постаменте, всматривался в тысячи лиц, пытаясь разглядеть среди них Ленино.

И сегодня это произошло.

Вокруг меня, как всегда, толпа прохожих. Фотографируют. Со вспышками и без.

Сначала я увидел даже не ее, а высокую азиатскую девушку. Невероятно красивую. Но не такой плавной розовато-голубоватой красотой, которая бывает на рисунках, изображающих гейш. А с очень современными чертами лица. На ней были джинсовые шорты и майка. Акулий зуб на кожаном шнурке поверх топика. Именно такие девушки мне и нравятся. Я думаю о том, что запросто мог бы ее полюбить. Она обнимает за талию… Лену?!

Точно, это она. Родная улыбка. Брови вразлет. Волосы только немного состригла. Я еще помню запах ее духов и кожи. Девушки смотрят на меня и смеются, впрочем, как и все вокруг. В это время какой-то мужчина, подбадривая, посылает своего сынишку кинуть монетку в мое ведерко. Она звякает, и малыш испуганно бежит назад. Я, как обычно, приподнимаю котелок в знак благодарности. Узнала? Конечно же, нет. Она и предположить не может, что я могу быть здесь. Что же делать? Я действительно не репетировал нашу встречу. Ко мне направляется с монетой пятидесятилетняя женщина. Ее подруга приготовилась фотографировать. Еще немного, и Лена уйдет. Уйдет. Вот этот момент. Я его так ждал. Женщина приближается, глядя мне в глаза, как дети смотрят в глаза клоуну. Я прячу свои в книге. Гийом Аполлинер говорит мне:

Какой бред! При чем тут вообще колесница? Нет, он не помощник. Остановить ее:

– Лена!

Я впервые за свою карьеру поднимаюсь с унитаза. На секунду забываю, что брюки спущены, но потом их подтягиваю. Схожу с постамента. Лена ищуще, не понимая, осматривается вокруг. Ее спутница, удивленно смотрит на нас. Зрители думают, что все так и должно быть. Я иду прямо к Лене. Беру ее за руку. Она…

Вот ради таких моментов, наверное, и стоит жить. Ты видишь все полудвижения глаз, губ, бровей. Видишь, как расширяются ноздри и сужаются зрачки, как непонимание переходит в удивление, а удивление в шок.

Правда, сейчас вышло чересчур.

Лена упала в обморок.

И еще в такие моменты я почему-то всегда возвращаюсь в прошлое. Это очень странно. То есть одновременно происходит вот что: я бегу с ней на руках к ближайшей аптеке, а представляю в этот миг нас с Леной в Москве, год назад. Будто мы попросили показать нам будущее. И вот мы сидим на диване и смотрим на эту картину. По оживленной и явно заграничной улице бегу весь в белой краске и в котелке я, а на руках у меня Лена. Ее же руки колышутся, как спиннинги в руках нетерпеливых рыболовов. Вот бы мы удивились. Вот бы озадачились. Гадали бы, что да как.

Дальше – суета. Брызги воды на любимое лицо. Испуганная аптекарша. Нашатырь. Ленина подруга-азиатка яростно оттаскивает меня от нее, когда я расстегиваю на ней блузку. Джиджи отбирает ведерко с моими деньгами у Пескадоро, который подсуетился, пока меня не было. Кентавр дерется с Вампиром. Да уж, у кого-то будут самые лучшие фотографии из поездки в Испанию. Я отпаиваю Лену мятным чаем в кафе. Она успокаивается. Затягивается сигаретой. (Раньше она не курила.) И – слова-слова-слова. Много и ни о чем. Мы договариваемся встретиться вечером в ресторанчике у нашего дома.

Дока сегодня расстарался. Ведь у нас, его друзей – гости. Для нас освободили самый лучший столик. Пианист опять попал в какую-нибудь переделку. К синяку у него добавился еще и сломанный нос. Рядом с ним, на полу, бокал вина, и он играет что-то психоделическое. Узнается Шопен, но это какой-то неврастеничный Шопен, странный, дикий Шопен, Шопен в Афганистане, на Луне, Шопен, перебравший в Перу айяуаску.

Со стороны мы, наверное, выглядим двумя счастливыми парами. Джиджи сразу сошелся с Леной. У них оказалось огромное количество общих тем. Что странно, никогда ни с ним, ни с ней мы эти темы не поднимали.

Изуми оказалась не только красавицей, но и приятной, остроумной собеседницей. («Это – Изуми. Моя девушка. Я не могу ею надышаться».) Я так и говорю, обращаясь ко всем:

– Со стороны мы, наверное, выглядим двумя счастливыми парами.

– У него удивительный дар – смотреть на все со стороны, – улыбаясь, поясняет Лена, чуть наклонившись к Изуми.

Дока принес поднос с тысячей маленьких зажаренных рыбешек. Подлил всем вина. Не забыл и про пианиста. Зайдя за спину девушек, вопросительно посмотрел на меня, кивнув на затылок Лены. «Она», – тоже кивком подтвердил я. Старик одобрительно подмигнул и ухмыльнулся, давая понять, что одобряет. Дескать, хороша. Видимо, и из его правил бывают исключения.

Джиджи увлеченно рассказывает об одном ночном клубе, куда все приходят в масках. И там еще курятся такие специальные благовония, от которых люди временно теряют разум и стыд. Я помогаю ему объяснить, где это.

– А ты хорошо изучил Барселону, – говорит мне Лена.

– Еще бы, я исходил ее вдоль и поперек в поисках тебя, а еще прочел все путеводители, сидя на горшке.

– А у нас, в Токио, – это уже говорит Изуми, – все городские туалеты прозрачные. Изнутри. А снаружи – тонированные стекла. Такие вот мы. Я потому оттуда и сбежала.