Натиг Расулзаде - Дом

– Что ж, берите ваш чемоданчик, пойдемте устраиваться. Шикарных апартаментов не обещаю, но комнату с рукомойником могу предоставить… – Он шел впереди меня и то ли кряхтел, то ли посмеивался. – Да, пассажир, вляпались вы. Когда еще поезд придет… А часто они и вовсе не останавливаются на нашей станции, просто проскакивают на полном ходу… Да-а, история. Нашли, где выходить… Хе-хе-хе…

Как только мы вошли в маленький зал (это, видимо, был зал ожидания, сохранились даже пожелтевшие листки расписания поездов на стене и стойка буфета в углу, но теперь зал был обставлен по-другому и оставались лишь намеки на то, что это был некогда станционный зал ожидания; были убраны ряды кресел для пассажиров и посреди зала поставлен один большой, длинный и низкий стол, окруженный этими самыми креслами, а в конце зала было что-то похожее на отдельные кабинки для переодевания), нас тут же обступили, несмотря на раннее утро и это, надо полагать, было все население станции. Видимо, расторопный ТТ успел всех поднять на ноги и ошеломить необычной вестью, подумал я, но оказалось, что я не совсем прав; хотя мое появление и в самом деле ошеломило всех, но подняло их на ноги ни свет ни заря само прибытие поезда, что, как потом выяснилось, было замечательным и редким событием здесь. Я среди них, изумленно разглядывавших меня, чуть ли не трогавших руками, чувствовал себя, будто пилот самолета, потерпевшего крушение, который попал в плен к первобытному племени в самом сердце джунглей. Если не считать начальника станции и ТТ, уже знакомых мне, тут были жена начальника, дородная, белая, малоподвижная женщина с лоснящимися волосами, не произнесшая ни звука при нашем знакомстве; бывшая буфетчица с таким стертым лицом, что сразу я затруднился бы определить ее возраст, но жеманная не в меру и не соответственно возрасту, каким бы он ни был; хмурая, чем-то неуловимо напоминавшая ТТ, дочь начальника станции, и пожилая супружеская пара, с виду добряки и безобиднейшие люди – сторож и его жена. Мы перезнакомились, и я был принят в их общество, как незваный гость, но гость, которого не прогонишь, потому что некуда.

Мне выделили маленькую комнатку, и на самом деле, как обещал начальник станции, в ней был рукомойник, очень вместительный, но местами проржавевший, была там и койка (иначе это приспособление для спанья не назовешь, на кровать она была мало похожа, именно походная койка-раскладушка) и еще узкий шкаф с двумя отделениями, одно – с полками для белья, другое – для костюмов и пальто. Окно комнаты, почему-то зарешеченное крепкой, чуть не тюремной решеткой, выходило как раз на платформу, на передний фасад здания вокзала. Судя по решетке, можно было догадаться, что раньше в этой комнате располагалась канцелярия, и в ней, возможно, хранились секретные документы, потому и такая предосторожность с окнами. И догадка моя подтвердилась в какой-то мере, когда то, что я принял за табурет перед столиком, оказалось маленьким, но довольно тяжелым сейфом, аккуратно прикрытым покрывалом до пола и, таким образом, предлагаемым мне в качестве сиденья перед столом, если мне здесь вообще понадобится сидеть за столом. Внешний вид койки хоть я и устал очень, был до того отталкивающим и не располагающим к отдыху, что при одном лишь взгляде на это неуклюжее сооружение, сон у меня моментально пропал и захотелось поскорее выйти из этой конуры (будто нарочно уставленной надолго портящими настроение вещами) и пройтись хотя бы по платформе, подышать свежим воздухом. Но тут как раз дверь моей комнаты несколько бесцеремонно открылась (именно – несколько, потому что открылась дверь, хоть и без предварительного стука, но как-то слишком уж робко, слабыми, нерешительными рывками, будто за дверью стоял ребенок, открывая дверь, все время сомневался стоит ли?) и на пороге появилась жена сторожа вокзала, который непонятно что здесь сторожил… Впрочем, все было не понятно, начиная от ТТ (тощего телеграфиста, как я сокращенно его окрестил, потому что он мне сразу же не понравился, видимо, вследствие того, что мое появление здесь, мягко говоря, не вызывало в нем особого воодушевления; вскоре я догадался почему: он, возможно, увидев меня, сразу же подумал о потенциальном сопернике в деле обхаживания не менее тощей дочки начальника, хотя тут налицо тот факт, что длительное, надо полагать, обхаживание уже дало свои плоды – эти двое походили друг на друга, хоть и не были супругами; очевидно, дремучий начальник считал своего подчиненного не очень выгодной партией для дочери и ждал появления принца в этой глуши, забытой Богом. Однако я увлекся) и кончая молчаливой собакой, которой даже полаять на незнакомого человека было лень, или же сил не хватало. А сокращенно прозвал телеграфиста я потому, что имею привычку наделять сокращенными обозначениями людей, неприятных мне, словно одним только этим они становятся недостойны полных нормальных человеческих имен. Словом, все тут было пока непонятно мне, начиная от ТТ и кончая собакой. Вспомнив о собаке, я по ассоциации вспомнил и о еде. Чем они ее кормят?

Что они сами едят, если, как утверждают, поезда не бывает здесь месяцами? Да даже когда он бывает, разве на нем привозится провизия, если он стоит здесь всего лишь пять секунд? Все было странно, сомнительно, загадочно… А женщина, между тем, все еще продолжала стоять на пороге моей комнаты, не решаясь войти.

– Входите, – сказал я, чувствуя неловкость оттого, что заставил ждать старую женщину, но не извиняясь, чтобы они поняли, что нельзя меня беспокоить, когда им вздумается пообщаться с новым человеком.

– Извините, – произнесла она, и в ее усталом голосе послышалась одышка, хрип неблагополучных легких и еще множество старческих болезней, одолевавших ее рыхлое тело, казалось, насильно всунутое в нечто, что затруднительно было бы назвать платьем; скорее напоминающее балахон, нечто темное, бесформенное, дающее понять, что с одеждой у них туговато; и я тут же вспомнил молодых ТТ и дочку начальника, их убогую, старую, хоть и безупречно вычищенную одежду.

– Извините, – повторила женщина и колыхнулась в комнату, вошла и, казалось, заполнила все оставшееся после столика, шкафа и койки пространство комнатки.

– Прошу прощения, – уже становясь назойливо-церемонной, произнесла она, силясь выдавить на своем лице улыбку, и сейчас же обнаружился маленький букетик полевых цветов в ее руке. – Это вам… С приездом.

Учитывая сумятицу в моей голове в связи с необычной ситуацией, в коей я пребывал, последние слова ее прозвучали для меня с издевкой, хотя можно было поклясться, что никаких издевательских ноток в ее тоне не было. Я машинально принял букетик, не зная, куда его пристроить, стал вертеть в руке.