Марина Друбецкая - Он летает под аплодисменты

– А помните, в пору нашего детства был такой номер – «Всемирно известная татуированная женщина», – круглые глазки банкира горели, а реснички кудрявились.

– Матильда Федоровна! – воскликнул Басби, разом припомнив и ярмарку в Бережках, и шелковый плащ, скрывающий грузную фигуру, и хозяина аттракционов рыжего силача Милетина, кричащего на всю площадь: «Матильда Федоровна имеет на своем теле патреты всех великих амператоров!»

– Матильда Федоровна прожгла огнем собственные телеса, дабы навечно сохранить их изображения, – с наслаждением вторил Сердюков.

– Матильда Федоровна, предстаньте перед публикой! На ентой руке у ей амператор Наполеон! А на ентой… – скандировали они хором. Сердюков снова хохотал и лез целоваться к «рэжыссору». Лопатова слезла со сцены и следила за блокнотом секретаря, на расчерченных страницах которого уже готовы были запрыгать циферки праздничного бюджета.

– Нельзя ли нам сейчас эдакую Матильду? – булькал Сердюков. – С Наполеоном на ентой руке?

– Да отчего же нельзя? – пожимал плечами Басби.

– И пусть она на телесах своих разные купюры выжжет! – не унимался банкир, притоптывая ногой.

Басби с вежливой улыбкой наблюдал за его «танцем», а через мгновение вскинул правую руку и дирижерским жестом разом срезал веселье в кулак. Стало тихо. Секретарь хмыкнул.

– И все-таки, господин Сердюков, не надо Матильды, – серьезно проговорил Басби. – Столичный гость испугается.

– Верю, – грустно и так же серьезно ответил банкир. – Значит, лучше аэроплан?

Басби кивнул. И для верности развел руками – дескать, жизнь сильнее нас. Через минуту циферки бойко скакали по мелованной бумаге, подгоняемые пером, которое секретарь извлек из серебряного футляра. Мадам Лопатова то и дело поправляла шелковый бант на груди – а ну как не подпишет, а ну как одумается? А ну как этот бойкий рэжыссор все отхватит! Как ловко он выставляет Сердюкову счет за услуги! Ну и гонорарчик! Таких гонораров в ее саду ни один наглец еще не получал. Наконец прыткое перо замерло, обрисовав последнюю циферку. И заносчиво отчеркнуло строгой линией многообещающие закорючки. Под ней – белое поле листа.

Молчание.

– Александр Симеонович, – вкрадчиво произнес Басби, первый раз назвав заказчика по имени-отчеству, которые углядел на оттиске, украшавшем кожаную папку. – В самый раз приписать к этой циферке нолик. Праздник затевается нешуточный. Одними танцорками, сами понимаете, не обойтись. Потребуются павлины и другая райская птица. Ну, и оркестр, конечно. Как ни крути, а хоть по одной скрипке музыкантам в руки дай, вот и набегает.

Сердюков, явно разнежившийся от этой беседы, снова захохотал. Стало ясно: дело сделано. Заказ получен. Виньетка подписи. Еще одна. Подушечка промакивает блестящие чернила. Белый лист взлетает в воздух – и скользит прямо в папочку. Папочка – в портфель. Портфель – под мышку секретаря. Сердюков раскланивается с почтенной публикой.

– Увидимся накануне праздника. Приду проверю, как тут обстоят дела с павлинами, – он еще раз хохотнул и удалился.

Басби остался наедине с мадам Лопатовой. Та, с трудом взяв себя в руки, исподлобья глядела на него с таким чувством, будто ее только что обвели вокруг пальца. Вот прохвост! И откуда взялся? Выскочил, как черт из табакерки. Прямо наваждение какое-то! Околдовал, ей-богу, околдовал. Впрочем, может быть, и не прохвост. Костюм приличный, даже очень. Красивый, черт. Похож на пирата. Танцорок ему подавай! Мадам Лопатова поджала губы.

– И где вы, позвольте узнать, собираетесь брать павлинов? – сухо осведомилась она.

– В зоосаде, – коротко ответил Басби.

– И танцорок там же?

– Отчего же? Танцорок наберем в ближайшем варьете. Их тут у вас, вероятно, на каждом углу с десяток.

– У вас? – подозрительно переспросила мадам. – Вы нездешний?

– Два часа как с «Короля Георга».

– Путешествовали?

– Можно и так сказать. Занимался примерно тем же, чем здесь, – Басби обвел руками сад. – Устраивал праздники и торжества.

– И паспорт у вас имеется?

Басби вытащил из кармана паспорт и протянул мадам Лопатовой. Та долго изучала его фотографическую физиономию с размытыми чертами. Затем вздохнула, кивнула, отдала Басби паспорт и тяжеловесной баржей двинулась в сторону хорошенького деревянного домика, выкрашенного в веселый салатовый цвет, в котором располагалась контора городского сада. Басби, едва заметно приволакивая правую ногу, направился к выходу.

«Что ж, неплохое начало», – думал он, усаживаясь обедать в маленьком кафе, устроенном на моле, что выдавался далеко в море – казалось, что столик стоял на палубе корабля. Чуть не задев его крылом, метнулась чайка, пробормотав что-то на своем резком языке, и Басби с содроганием вспомнил, как фальшивила госпожа Лопатова. Сам он обладал абсолютным слухом, и от любого нарушения гармонии к горлу подступала тошнота. Ветер разогнал облака, и день опять засиял. Блеснул глаз камбалы, жаренной на гриле. Запотевший бокал вина. Да, день безоблачный, совершенно безоблачный. Море ластилось к деревянным сваям мола, а если повернуться к нему спиной, то белый городок казался уютным амфитеатром, все зрители которого устремили свои очи… Эх!

Из кафе он отправился в варьете, которое располагалось в старом театрике на бульваре: спящие липы, автоматы с газированной водой, степенный мороженщик в кителе с медным рупором: «Кому фисташковое с кремом! Кому сливочное с засахаренными ягодами!» Афиши обещали «шикарную ночь» под названием «Русский галоп» и оперетту «Брызги слез». Не сбавляя шага, Басби открыл массивные двери и прошел в темную прохладу театра. Потертый бархат банкеток. Паркет узорчатой кладки – верно, по нему босиком бегали еще крепостные певуньи-наложницы. Басби кивнул прошмыгнувшей мимо актерке, что остановилась поправить сползающий шерстяной чулок и стала жаловаться на сквозняк в гримерной – все всегда принимали его за своего, – и прошел в небольшую ложу над сценой.

Шла репетиция. «Русский галоп», судя по маневрам полутора десятка провинциальных шансонеток, представлял собой пародию на парижский кафешантан с той лишь разницей, что на головах у танцовщиц гремели кокошники. Ноги вскидывали азартно, но не совсем попадали в такт. Басби поморщился – да что ж такое! В этом славном городке медведь наступил на ухо буквально каждому! Смилуйся, Господи! И Господь, как обычно, смилостивился. Из правой кулисы наперерез танцовщицам неожиданно выкатился громадный надувной шар. Его равнодушное пузо едва не сбило с ног трех крайних танцорок, остальные бросились врассыпную. Начался гвалт. Появился худенький подросток в трико. При помощи липучки на веревке он пытался заарканить своего надутого «дружка» и увести со сцены. В темноте зрительного зала хохотали. На сцене орали. Басби расплылся в улыбке. Будто четверть века улетучились через разноцветные стеклянные окошки потолка, и он снова оказался в «Трехкопеечном карнавале Ивана Визга», как звалась передвижная труппа его папаши. Дурацкий псевдоним, но публике нравилось. Мальчик на шаре… Коронный номер! А какими необыкновенными заплатками они с мамой украшали надувного монстра, с которого он – «приветствуйте малыша Визга!» – не раз летел головой в оркестровую яму или прямо на зрителей. Воспоминания растаяли, шар был наконец приручен и покорно уплыл за кулисы. Тапер ударил по расхлябанным клавишам, танцорки завизжали и кинулись в пляс. Басби вышел из ложи.