Владимир Шибаев - ЯТАМБЫЛ

– Козла упертая, падла, – уже почти забыв худого, отозвались малолетки и растеклись по подъездам.

– Разводным бы его по перьям, – то ли сообщил, то ли предложил Махмутке, надеясь на доброту, слесарь, на что тот неожиданно брякнул, скрываясь в хоромах пивнухи: – Иди бы работай, дура рабочий гражданин, или пива бери, зря ходит тута.

– Морда-скелет, – промычал бомжа, встал стоять и попятился, опершись на Ленку-костыль, в какое-то свояси.

Бабки, со скрипом, шурша суставами, разбрелись.

– Ты давай скоренько разгружайся, и в дом. Дочку больную чтоб кормить, – крикнула чертежнику еще воспаленная от чужого интереса супруга. – А то впялился на карнавал, убогие черти, – и пропала с глаз.

Худой с пакетом медленно вылез из лужи, пошлепал к Гусеву и тяжело опустил скелет на кривой ящик. Со стороны фигура его была полностью сделана из макулатуры – костей и тряпок. Она сидела на ящике криво, плети рук сложили на коленях корзину, куда бледный опустил лицо с очками.

– Пива хочешь? – просто так спросил Петр, чтобы больше не беседовать.

– Болит, – через силу, сухим голосом выдавил незнакомец.

– Где? – откликнулся, думая о каком-то месте, чертежник.

С минуту худой, видимо, собирал мысли руками, схватившими уши, после, подняв голову, поглядел на Петю и ответил:

– Везде. И внизу, и особенно вверху.

– А сам откуда? – зачем то спросил Гусев, тяготясь тяжелым образом речи соседа.

Мужчина имел за плечами лет сорок с чутком, но смахивал и на старика, хотя еще живого, подвижного, был сильно небрит и, словно нарочно, давно не глажен. Глаза у него оказались как бы пустые, они двумя серыми стекляшками зрачков и белков медленно осваивали чертеж окружения, мельком царапали по Петиному виду. Переглядываться с ним было тошно и бесполезно.

– Оттуда пришел, – неопределенно махнул кистью пришелец. – Думал, не дойду. Купил кефир, хлеба. Несвойственное такое движение. Еще нужна камфара. Свободные слабые птицы, объединяясь, редко мрут в перелете. Посередине магнитных линий, проложивших дорогу. Считаю: они приколоты к этим почти железным неразличимым шампурам, проткнувшим их компас внутри, и никуда не свернут, опасаясь за жизнь. Это неплохо… неплохо. А я вот, больной дурак, тащусь один, хорошо Вас встретил, поговорил.

– Еще, может, поправитесь от болезней, танцевать будете, – с сомнением ободрил Петр фигуру незнакомца, которая, впрочем, совершенно не хотела пускаться в плохо воображаемый пляс.

– В этом то и дело, – неожиданно оживился костлявый сосед, а после сразу понес какую-то малосвязную чушь, из которой до слуха Петра донеслись лишь отдельные всхлипы. – Вся катастрофа не в самой катастрофе, черт бы с ней, в другой раз где-нибудь пронесет, но этот финал детерминирован, абсолютно не случаен… Навязанные законы не развязать ни просто, ни сложно, и вязальщиков всего два, однако, нас среди них нет… Попутный газ мезозоя… энтропическая мерзость… Почему мы должны следовать нашей логике, когда ясно, куда придем… Пошли туда, где отменены все правила проклятых буравчиков, эти загадки Ферма, эти неравновесные спазмолитические коллоиды, эти тупые железные цифры, на которых построены наши пески, заводы, вода и страсти… Губчатые дендроиды… Эти идиоты даже спектрально не магнитят обломки генных репликатов… Туман, просто туман… А Вы говорите танцевать, – неожиданно спокойно заметил перевозбужденный тип, – какие, позвольте спросить, танцы? Па-де-баян? И для чего? Свидетельствовать суету болванов, почтить присутствием вечерний праздник мазохистов?

– Товарищ, – окликнул костлявого Гусев. – Вам бы сейчас пивка кружку. И на боковую, забыться вдвоем с легким сном.

Неизвестный вяло направил свои почти стеклянные глаза-окуляры Петру в лицо, хотел скривить улыбку, но, видно, не смог и вдруг отчетливо и сухо спросил:

– Воду давно не фильтруете? – и еще неприятнее вперился, разглядывая. – Сыпь сероватая на животе часто бывает?

– Бывает, – неожиданно выпрыгнуло у Петра. – У кого?

– У дочки?

– А тебе то что за дело! – почти обозлился уже Гусев. – Небось некоторые – профессора, и те мало с вопросами лезут. – Непонятным лишь оказалось, как костлявый угадал про сыпь.

– Как зовут профессора то?

– Ну, Митрофанов.

– Знаю, – задумчиво произнес собеседник. – Опытный, практик. Когда читает, какие чаще проглатывает, гласные или согласные? Когда описается, пока только плачет, или чешется?

Гусев скрючился и не стал отвечать новоявленному доктору. Откуда их всех черти приносят. Этот знахарь, и тот специалист, а проку – чуть.

– Надо бы свежей воды все время, много, – добавил добровольный лекарь.

– Так без подсказки поим минералкой, – тоскливо отозвался чертежник.

– Нет ее сейчас. Вы меня не слушайте, товарищ. Я Вам не советчик, я просто прохожий, но надо ведь выздоравливать… Тройную декомпрессию обязательно. Все антибиотики и сульфамиды снять, – опять худой забылся в чепухе. – Сине-зеленую бы плесень с поздних поганок по пол кубика в растворе внутривенно. Не поможет. Рискнете ли глубокий радон с погружением?…

Немного смолк, но продолжил:

– Пусть Ваша девочка очень постарается, понимаете?

– Мы то со старанием, да знаете сами, – огляделся, как бы ища новые средства, удрученный и уставший Петр.

– Послушайте, папаша, – как то тихо уже и почти на ухо Гусеву зашелестел незнакомец. – Я надеюсь, это все опыт-шутка, временный нонсенс и нелепость. Вы должны выправиться. Похоже, отсюда в завтра всего лишь узкая тропка. Мы ее теряем. Здоровые – это реликты, у них нет шансов. Поймите, я вынужден быть строгим, даже извергом, говоря это. Надежда только на вас…

– Где это такая она, тропка Ваша, – с ожесточением Петр отринул домогания худощавого, видно оканчивающего самолечение. – Может, покажете.

Сосед склонил голову. Потом, разжав зубы, что то неразборчивой прошамкал.

– Что? – невольно встрепенулся Гусев.

– Ятамбыл, – еле слышно выдохнул человек.

Потом он замолк, и так сидел неподвижно, подперев уши ладонями. Через минуту костлявый доверчиво склонился на плечо чертежника.

– Эй, – позвал Гусев, – эй, ты чего? Садись ровно.

Гусев отстранился, и тело незнакомца тихо съехало и прилегло набок.

– Эй, – крикнул Гусев, хотя кругом никого не было. – Тут человеку плохо, – и побежал в пивнуху к Махмуткиному телефону.

Через час безразличная к собирающемуся в снежную пелену вечеру пара санитаров, стряхнув с рук пивную пену, запихнула кулек с прохожим в развалюху-«санитарку», и та укатила, наигрывая сиреной какую-то знакомую музыку.

Глупый и совсем болезненный, решил Гусев. Зачем то пугает помощью, мочит в зимние холода ноги в кедах без шнурков наперекор здоровью, приносит речь без толкового понятия, хотя, похоже и профессор, – иными словами сапожник без сапог. Возле ящика валялся, конечно же, забытый посреди наблюдений за погрузкой пакет прохожего.