Array Коллектив авторов - Живая Литература. Произведения из лонг-листа премии. Сезон 2011-2012

Дорогие озёра, стойбища сна!
Сосны, лёгкие, как птенцы
цапли, вспыхивающей, что блесна.
Золотых колосьев венцы.

Старой мельницы круговорот,
Ряска двигающихся болот,
В глубине сырой поворот,
Взмах, прощающий от ворот.

Что ж, прощай и ты, человечий костяк,
Привечай нас, сырой песок.
Дом для тёплой жилки – висок,
Гроб, где крови поток обмяк.

Тосканской зыбкости верблюжья
колыбель,
Растаивающая прядь.
Чем ближе смерть, прозрачнее
свирель,
Жирнее почвы пядь.

И эти кипарисы, и гора,
и удлиненный жест
Армады среди моря, и жара:
овечьих мест

Средь одуванчиков, левкоя, резеды,
Среди сгорающих олив.
Губам потрескавшимся б
горсточку воды.
Свод ночью так высок
(чуть вздрогнет под рукой)
и молчалив.

Как качаются льды
На волне, над волной,
Среди черной воды
Под луной золотой.

Белых чаек прибой
(Желтых зданий тюрьма,
На Неве, над Невой
Умирает зима), —

Как безжалостны их
Шепот, гомон, – и плач
Петропавловских игл,
И судачь не судачь

(Если сходит с ума
без нее этот град), —
обветшала сума
четверть века назад,

Остаются огни
Над рекой, над судьбой,
И мерцают они
Как прибой, как отбой.

Он умер от инфаркта.
Хрустального певца
Позолотилась карта
В преддверии конца.

Как малые побеги
Однажды написал.
Пахучий храм телеги,
Небесный сеновал.

Душа-жалейка плачет,
Как чайка на песке,
То, бедная, судачит,
То голосит в тоске.

Молчит душа-гречанка,
Мигает ей звезда.
Уходят с полустанка
На небо поезда.
10.04.02

Сиплый пар, петербургская хлябь
И воздушная сфера вокзала.
По Неве предрассветная рябь,
Как предсмертная поступь портала.

Чудный город, родной и сквозной,
Отраженья воды и гранита,
В жёлтых окнах над чёрной рекой
Облаков серебристая свита.

И когда паровозный гудок
Вдруг вплетается в траурный полдень,
Будто поезд ушёл на восток,
А на западе время не помнят,

Умолкает шарманка, ларец
Открывается, полн лепестками.
На ступеньках расцветший венец
Перед дверью, закрытой не нами.

19.06.02

За окном моим куст сирени,
А поётся всё тяжелей,
И кузнечик сверчит без лени
О судьбе моей.

Улетели недавно птицы.
В ожидании холодов
Листьям падающим снится
Воскрешенье плодов.

Расцветай же, бутон пятипалый,
Возвращайтесь, птицы, домой.
За друзей ушедших, усталых,
Пропоёте вы упокой.

Щебетанье, щелчки и пенье,
Стрекотание кузнеца,
Увяданье цветов сирени —
Это всё отголоски Творца.

И другого пути не бывает,
И пейзаж-то один, и день.
Увядает, себя убивает,
И опять расцветает сирень.

Сирень расцветает в неспешном саду,
Трепещут слова, словно рябь на пруду,

И ветер кудрявый, касаясь осоки,
Легко замирает на ноте высокой.

О чём этот ветер и листьевшептанье?
Тут камни живые и мертвая тайна.

О вечной любви, о внезапной разлуке,
О чёрной земле, замирающей в муке?

О птицах парящих, о лилии влажной,
О том что мгновенно, нетленно, неважно?

О иве, склонившей седое обличье,
О мире подземном, о возгласах птичьих?

О лёгкой слезе, задрожавшей на розе,
Поэзии тихой, умолкнувшей прозе?

В белом домике вдруг загорается свет,
Красный круг говорит: «Он тут».
И выходит спасатель, в жилет одет,
И к нему мертвеца несут.

Заплелись в волосах мертвеца рачки,
И моллюски в устах его,
И белесой коркой покрыты зрачки —
Льдом средь дантовых берегов.

В чёрном старом саду стоит тишина,
Кипарисы-солдаты молчат.
«Он спасет или нет?» – бормочет волна,
И летучие мыши кричат.

И берет спасатель ладонь свою,
И прикладывает к груди,
И трещат цикады, сверчки поют:
«Все мы грешны, суди не суди,

Но поем и знаем – таков улов,
Потому как назначено так.
Почему ж человек к смерти готов,
Умирать человек мастак?»

И павлины гундосят свое во тьме,
И стаканы у пьяниц звенят,
И тяжелые волны по спинам камней,
Как щенки, доползают до пят.

И Спасатель плачет над мертвецом,
И маяк, как архангела свет,
Наклоняясь огромным чистым лицом
Утверждает, что смерти нет.

И летит в темноту спасательный круг,
И мертвец открывает глаза,
И огромное море светится вдруг,
Словно золото и бирюза.

«Глоток вина смягчает сердце», —
сказал мне так седой цыган.
Он с уха сдернул полумесяц
и уронил серьгу в стакан.
Мы были с ним знакомы с детства
как мальчик с девочкой… И что ж…
Глоток вина смягчает сердце
и в сердце входит, словно нож.
Мои вы белые цыгане,
седые до корней волос,
ведь я была любима вами,
как ландыш дикий у колес.
Дитя, подкинутое Богом,
белей беленой конопли.
Собрали мне судьбу по крохам
и на бездомье обрекли.
И стало мне родней бездомье,
чем тот сгоревший отчий дом.
Есть теплый пепел на ладони
в рукопожатии моем.
И тот, кто руку не отдернет,
к губам ладони поднесет —
он, как в пылающий терновник,
в судьбу мою навек войдет.

Притчи птицы Феникс тем и хороши,
Что не всем понятны.
Всякий пепел мира для ее души
Родимые пятна.
Чем пониже пепел тот к земле приник
Тем и животворней.
Вот стоит, шатается пьяненький старик,
Курит на платформе.
Ждет он электричку.
Едет до Тайнинской.
Зажигает спичку,
Говорит таинственно
С маленькой старушкой,
Прикурившей рядом:
«Хоть чучелом, хоть тушкой —
А лететь-то надо.»
Стряхивают пепел,
Шепчут: свят-свят-свят…
И во чистом небе
В Индию летят.

Все восемь блаженств ей садились на плечи,
Как птицы, клюющие сердце и печень.
Она же лишь клетку пустую везла
И два за спиною простынных узла.
Он был в этой клетке по счету восьмым,
И пил он, и ел ее слезы, как дым,
И ныл, аки янгол, до самых Мытищ,
Что жаждущ, и страждущ, и духом он нищ.
А после он допил все капельки слез,
И вышел, и клетку пустую унес.
Ее разбудил на рассвете старик
И крикнул, что поезд загнали в тупик.
Тогда она ношу зубами взяла
И два развязала пустынных узла.
И руки свои вознесла к небесам.
И молвил оттуда рожденный ей сам:
Блажен же ты будешь рожденный в пути,
Которому некуда больше идти,
Которому некого больше любить,
И чью пуповину, как будто бы нить,
Старуха в сожженной деревне сучит
Из тех пепелищ, где не птица кричит,
А восемь блаженств, никого не найдя,
Все плачут и плачут, как будто дитя.