Виктор Большой - Заметки молодого человека

Однажды я особенно долго задержался в нашей общей мастерской – всё никак не удавалось довести до ума уже изрядно «замученный» карандашный портрет Германика (ух, были же мужики – не в наше время – смелый, решительный, красивый). Вроде бы не самый сложный персонаж для рисования, но что-то не складывается и точка. Так бывает иногда – передвинешь на миллиметр туда-сюда кончик носа, ухо – видишь, что-то изменилось. Но хорошо ли, плохо ли получилось – уже не понять. Потому что когда этим занимаешься несколько часов кряду, то уже толком и не сообразить – как лучше, на чём остановиться. Глаза и мозг устают от такой работы. Ольга Владимировна в это время что-то неспешно перекладывает, согнувшись над стеллажом. Бросив, наконец, карандаши, подхожу к ней. Мне показалось, что во всей её фигуре звучит такой призыв ко мне, такое притяжение. Теряя окончательно голову, обнимаю её, целуя в завитки волос на шее. Несколько минут мы стоим без движения. Когда, наконец, она выпрямилась, и я увидел её глаза – в них сверкнула слезинка. Слезинка счастья.

Позже она мне рассказала, что была замужем. Муж – тоже художник, творческая личность. Года полтора как он – то ли сбежал с одной из своих «муз», то ли спился окончательно, забыв о жене, доме, сыне. Сыну – шесть лет, скоро в школу. Пока им бабушка занимается, но нужен и мужчина в доме. Она старше меня лет на пять-шесть. Разве это разница!

Она – моя богиня, моя Афродита! Как она красива – стройное тело зрелой женщины увенчано копной светлых волос, линии его текут, плавно изгибаясь, как русло реки, где-нибудь на Валдае. Хочется просто сидеть на берегу и бесконечно любоваться этой «рекой». Или писать и рисовать без передышки, или любить, любить до потери сознания, забыв всё и вся…

Она – нежная, милая. Её большая, полная грудь раскачивается в такт нашим движениям; раскачивается прямо перед моим лицом. Время от времени я ловлю губами то один её сосок, то другой и чуть-чуть прикусываю его зубами, она слегка стонет и ещё сильнее прижимается ко мне.

В ушах у неё небольшие, симпатичные подвески – на длинной золотой цепочке то ли цветок, то ли звёздочка с небольшим, прозрачным камнем в середине. Дизайн их немного подростковый, но, кажется, именно на них я однажды почему-то загляделся, а потом уж на саму хозяйку.

Они, эти подвески, тоже очень здорово раскачиваются в такт нашим движениям. Правда, частота у них – другая. Как известно, частота колебаний зависит от длины подвеса. Чем нить, на которой что-то висит, короче, тем больше эта самая частота. Так вот, подвески эти болтаются как сумасшедшие туда-сюда. И дело не только в том, что они на не слишком длинной цепочке, но ещё и в том, что любим мы друг друга, тоже как сумасшедшие, стремимся друг к другу так, как измученные в жаркой пустыне странники тянутся к воде, на которую, наконец, набрели.

Эта музыка нашей любви длится бесконечно; и, кажется, будет длиться вечно…

И только по утрам она, приняв душ, всё старается слегка припудрить следы наших ночных «битв», чуть устало улыбаясь счастливой улыбкой женщины, которую любят и которая любит сама.

С её сыном вечерами я гоняю в футбол прямо во дворе. Местные бабушки провожают нас своим мудрым взглядом, обсуждая что-то своё.

В один из выходных мы втроём идём в планетарий. Питерский планетарий – это не коровник с дырявой крышей, в прорехи которой заглядывают по ночам звёзды. Планетарий – это, на самом деле, крутая вещь. Туда бы неплохо иногда приходить и взрослым. Санька (так зовут её сына) широко открытыми глазами смотрит на распахнувшуюся, вдруг, на месте высокого, овального потолка бесконечность нашего мира, на бесчисленные звёзды, галактики. Даже взрослого человека, не отвыкшего смотреть и удивляться, эта картина огромной, вечно меняющейся вселенной может потрясти и заставить задуматься о собственной жизни – так ли он живёт, на то ли тратит её – единственную. А что говорить о шестилетнем ребёнке. Он совершенно забыл о нас с Ольгой. Она взяла меня за руку и тихо говорит:

– Какой ты молодец, что вытащил нас сюда. Как здорово ещё раз окунуться в детство, почувствовать себя маленькой. – Она тихо целует меня в щёку.

После окончания показа мы, немного ошеломлённые увиденным, неторопливо бредём домой. Счастливее Саньки пожалуй не найти человека. Он весь ещё там – среди звёзд, у далёких туманностей, которые оказались, совсем рядом, почти на расстоянии вытянутой руки. Он бурно делится своими впечатлениями, что-то нам пытается разъяснить, не забывая и о второй порции мороженого. Ольга, опираясь на мою руку, идёт рядом, рассказывая о своём студенчестве и показывая места, где она с подругами писала свои первые этюды. Так ли давно это было? Мягкий вечер окутывает город. Тепло. Тихо.

«Наверное – это и есть счастье, настоящее счастье» – говорю я себе, ещё крепче прижимая её локоть.

Эта идиллия, это блаженство длится уже почти год. Санька не без удовольствия ходит в школу. Он стал таким важным, серьёзным – особенно когда собирает свой ранец или делает домашнее задание. В школу взрослые его сопровождают по очереди. Сегодня – я иду с ним. По дороге мы неторопливо беседуем о космосе, о современных самолётах. Он ещё не забыл авиашоу по случаю дня города, на котором нам удалось побывать. Фигуры высшего пилотажа у него вызвали настоящий восторг. А с каким видом он забрался в кабину настоящего спортивного самолёта.

К приближающемуся Новому году я купил ему подарок – приличных размеров подзорную трубу с треногой. Её можно устанавливать на балконе в ясные вечера и изучать небо. В эту трубу очень даже неплохо видны кратеры на Луне, особенно на линии терминатора, звёздные скопления – такие как Плеяды, кольца Сатурна и многое другое. Только не ленись.

Время от времени он высказывает довольно глубокие мысли. Детский ум, ещё не испорченный шаблонным мышлением, как это часто бывает у взрослых, иной раз видит лучше и яснее.

Однажды, видя как дорогая легковушка, едва не задев женщину с коляской на пешеходном переходе, проносится мимо, он говорит:

– Неужели дядя водитель не понимает, что его машина ничем не отличается от детской коляски? Она только немного больше и с мотором. Он должен был их пропустить. Он плохо видит? Что он за человек?

– Видит он, я думаю, хорошо, – отвечаю я ему. – Вот только с душой у него, возможно, не всё в порядке.

А про себя подумал: «Да и человек ли тот «дядя» – вообще?». С Санькой об этом, конечно, говорить не стоит. Когда-нибудь он и сам без труда поймёт, что в нашем мире есть люди – настоящие люди, а есть и те, кого и людьми, пожалуй, не назовёшь.

Незадолго до новогодних праздников, недели за две-три, Ольга меня встретила у порога квартиры. У неё в лице несвойственная ей растерянность, бледность и даже потерянность.