Александр Каневский - Теза с нашего двора

– Покажите мизинец. Или лучше оба.

Она протянула ему свои ладони. На каждой руке, рядом с длинными музыкальными пальцами, стыдливо прятался коротышка мизинец. В нем было всего две фаланги. Тэза всегда стеснялась этого своего дефекта. Но Лёша успокаивал ее, шутливо объясняя, что она в детстве, когда сосала пальцы, откусила по кусочку от каждого мизинца.

– Теперь верю, – сказал Давид. – Это как паспорт нашей семьи. – Он показал ей свою огромную ладонь: рядом с пальцами-гулливерами пристроился лилипут-мизинец. – Это от мамы, деда и прадеда… – Остановился, вдруг осознав случившееся. – Значит, у нас появилась сестра?.. Сестричка? Сестрёнка?! – Вскочил, поднял её, привлек к себе, осторожно прижал к груди и замер от нахлынувшей на него радости, а Тэза воспользовалась этим и удовлетворила своё затаённое желание: чмокнула его в оба глаза.

Конечно, Давид больше не работал. Он сбросил халат, извинился перед клиентками, уже поджидающими его, посадил Тэзу в «Жигули» и повез на улицу Марата, где в большой, многокомнатной квартире жила семья Фишманов.

– Сегодня суббота, все в сборе. Ой, что будет, что будет! – радовался он, предвкушая потрясение семьи. Потом вдруг резко затормозил. – Мама может не пережить. – Он выскочил и направился к телефону-автомату… – Позвоню братьям, предупрежу, посоветуюсь…

Когда они с Давидом вошли в дом, семья только что закончила обедать. Все еще сидели вокруг стола, в гостиной. В старинном кресле, как на троне, в окружении царедворцев, сыновей, невесток и внуков, восседала красивая, величественная старуха.

Давид ввёл Тэзу, сделал условный жест братьям, мол, это и есть она, склонился к матери, поцеловал её, шепнул: «Тебя ждет радостный сюрприз», – и отошёл в сторону.

– Вы ко мне? – удивленно спросила старая царица. Не в силах произнести хоть слово, Тэза кивнула.

– Кто ты, деточка?

Тэза продолжала молчать, но глаза её призывно кричали. И вдруг Ривка, опёршись на подлокотники, приподнялась в кресле и секунду пристально рассматривала Тэзу. Во взгляде её была растерянность и потрясение.

– Нет… – сперва прошептала она, а потом закричала: – Нет!.. Нет!.. – уже понимая, что произошло.

Тэза молча, как визитную карточку, выставила вперёд свой укороченный фирменный мизинец.

– Да… – выдохнула Ривка, встала сделала шаг к Тэзе, но ноги её от волнения подкосились, и она пошатнулась. Сыновья подхватили её под руки. С непривычной робостью она попросила: – Если ты меня простила, поцелуй меня.

Волоча непослушные ноги, Тэза подошла к ней, приложила свои ладони к её морщинистым щекам, прильнула лицом к её лицу, и так молча стояли, может мгновение, а может, вечность, мать и дочь, обретшие друг друга.

А дальше всё было, как в сплошном розовом тумане: Тэзу обнимали, целовали, говорили ей ласковые слова. Кто-то чуть ли не насильно вталкивал ей в рот вкусное угощение, кто-то снял своё кольцо и надел ей на палец в память об этой встрече. Но особенно счастлив был старший из братьев, Давид. Он радовался, как ребенок.

– Я умолял маму подарить мне сестричку, а она родила этих двух балбесов.

«Балбесы» дружно хохотали.

Тэза с внимательной нежностью рассматривала своих братьев, до смешного похожих друг на друга, как будто их штамповали. Только возраст внёс свои коррективы, придав каждому индивидуальность. Младший, Борис, носил на голове копну волос антрацитного цвета, которая не помещалась даже под широкополой шапкой. У среднего, Иосифа, который не расставался с трубкой, на голове была такая же копна, только она уже серебрилась. А у старшего, Давида, и шевелюра, и борода, и бакенбарды, совсем поседели, и его библейское лицо было особенно красивым в белом обрамлении волос, как икона в серебряном окладе.

Отец их умер в пятидесятом году от ран, полученных на фронте, и вся их сыновья любовь сосредоточилась на матери. Они обожали её, боготворили и слушались, беспрекословно подчиняясь любым её капризам. Их жёны и дети унаследовали это поклонение, и бабушка безраздельно владычествовала в своём семейном царстве. Как всякий диктатор, она была властна и категорична, её мнение было окончательным и бесповоротным, она требовала подчинения даже в мелочах.

– Давид, – спрашивала у мужа за ужином его жена, – хочешь жареную утку?

Давид не успевал расслышать вопрос, как мать уже отвечала:

– Он не хочет, у него гастрит.

– После Ессентуков у него нет гастрита, – робко возражала невестка.

– А я говорю – есть! Просто он от тебя скрывает.

– Скрываю, скрываю, – поспешно вмешивался Давид. – По ночам у меня справа ноет.

– У тебя должно ныть слева, – поправляла его мать.

– И слева ноет. И справа. Наверное, у меня два гастрита.

И Давид категорически отказывался от утки, хотя еще утром мечтал её отведать.

Конечно, все три невестки, как положено невесткам, сперва пытались восстать против такого диктата, но их бунты немедленно подавлялись, они привыкли и покорились.

Надо отдать должное старой Ривке – она была умна и справедлива. Если в спорах с женами её сыновья были не правы, она устраивала им такой разнос, что они сутками отсиживались в своих комнатах, чтобы «мамочка успокоилась».

Она вершила суд и расправу в своей семье, наказывала и миловала. Но стоило кому-нибудь из соседок не то чтобы осудить кого-то из Фишманов (Не дай бог! Такое даже страшно предположить!), а хотя бы просто не высказать своего одобрения – Ривка коршуном налетала на обидчицу и буквально заклёвывала её: никто не смел критиковать никого из её семьи, даже их кошку – это являлось только её правом, остальные обязаны были ими восхищаться.

Когда первые эмоции поостыли и все чуть-чуть успокоились, Ривка стала подробно расспрашивать новоявленную дочь о её жизни. Тэза долго рассказывала об Алексее, о Марине, о бабе Мане.

– Я хочу видеть женщину, которая вырастила мою дочь, хочу поклониться и поцеловать ей руку. Мы сейчас же пригласим её к нам.

Все три сына вскочили, собираясь бежать на телеграф.

– Она не сможет лететь, – остановила их Тэза, – она очень больна.

– Мы её вылечим!

– Какой-то французский препарат мог бы продлить ей жизнь, но у нас его ещё нет.

– Какой препарат?

Тэза вынула из сумочки рецепт и протянула матери.

– Иосиф в своей больнице может достать любые французские лекарства, даже те, которых еще нет в Париже!