Александр Житинский - Филиал. Истории для кино

– Ганичев.

– Борис.

– Сын?

Юноша кивнул все так же сдержанно.

– Мог бы я видеть его жену?

– Мама! – позвал Борис.

– Значит, вы тоже Борис… – задумчиво сказал Ганичев.

Он раскрыл портфель и достал оттуда букетик цветов.

Из кухни показалась женщина с нервным лицом. Она настороженно посмотрела на гостя.

– Здравствуйте. Я из джаз-клуба, – Ганичев протянул ей букетик.

Она не торопилась брать.

– У нас проходит джазовый фестиваль… – продолжал он, держа букетик в вытянутой руке.

– Спасибо, – холодно кивнула она, взяла цветы и тут же отдала их сыну.

Борис ушел с цветами в кухню…

– Мы хотели… – Ганичев замялся.

– Хотели пригласить? Я угадала? – язвительно проговорила она. – Нужно было думать раньше! Может быть, всего этого и не случилось бы! Вы забыли о нем!

Сын снова появился в прихожей.

– Мама… – успокаивающе обратился он к матери. – Проходите, пожалуйста, в комнату…

Ганичев зашел.

На самом видном месте висела большая фотография Бориса Решмина, играющего на трубе.

Ганичев скорбно покачал головой.

– Борис был прекрасным музыкантом…

– Хватились! – воскликнула она. – Где вы раньше были? Вы же его знали! При его гордости, впечатлительности, мнительности… Он не хотел навязываться, а вы не звали. Он никому не был нужен!

– Мама, он преподавал, – мягко заметил сын.

– Оставь! Он максималист, это не могло его удовлетворить. Вы погубили его! – бросила она Ганичеву.

– Я… я не знал всего… – Ганичев прижал руки к груди.

– Зачем вы пришли? – она впилась в него взглядом.

– Мне поручили пригласить…

– Его не вернуть!.. Столько лет, столько лет! – она зарыдала.

Ганичев помог сыну усадить ее на диван. Сын сделал знак Ганичеву, чтобы тот молчал. Он принес воды из кухни и дал матери. Она отпила глоток.

– Боря дорог нам, – пробормотал Ганичев.

– Понимаю. Его вы пригласить не можете, – сказала она, сделав особое ударение на слове «его».

Ганичев вынул билет, положил на стол.

– Собирается старый состав Сокольникова…

Молодой Решмин встрепенулся, бросил взгляд на мать, потом на билет.

– И без него. Кто бы мог подумать! Нет, я не верю! – она снова заплакала.

– Простите, – Ганичев мялся, не решаясь задать последний вопрос, но уйти так тоже не мог. – Я знаю, что вы продали его трубу. Зачем вы это сделали?

Сын сделал страдальческое лицо. Незаметно от матери он пытался показать Ганичеву, что говорить об этом не нужно.

– Ах, вам это известно? – холодно отреагировала она, вскинув голову. – Это лично мое дело!

– Да, конечно… И все же… – с сомнением сказал Ганичев.

– Я не могла на нее смотреть! Она мне мешала, мешала, мешала! Она – это он! Сначала я надеялась, что он вернется. Но теперь это прошло. Надежды нет.

– Вернется? – ошеломленно спросил Ганичев. – Он ведь… умер…

– Умер?! – вскрикнула она. – Боря умер?!

– Кто вам сказал? – испуганно спросил сын.

– Да вы… Труба… – Ганичев смешался. – Человек, которому вы продали трубу. Он сказал, что купил у вдовы, – наконец объяснил он.

– О господи! – она уронила руки. – Как вы меня напугали! Я его обманула. Мне не хотелось говорить, что Борис ушел.

– Значит… он жив? – Ганичев почти лишился чувств.

– Конечно, жив. Прекрасно жив, – сказала она со злостью. – Мы расстались в прошлом году. Я готова была бедствовать с непризнанным музыкантом, но с признанным дельцом…

– Мама, это не так! – воскликнул младший Решмин.

– Так, – спокойно кивнула она.

Ганичев раскланялся.

Он вышел на лестничную площадку. Сын Решмина шел за ним.

– Я вас провожу… Не слушайте ее, она сгоряча… – он торопился сказать. – У них все сложно. Отец три раза уходил, потом возвращался, а сейчас она трубу продала… Она сама простить себе не может! Он же для нее гениальный музыкант. Понимаете? Чем хуже, тем лучше, понимаете?..

– А ты играешь? – спросил Ганичев.

– Играю. Мать не знает. Хватит ей одного музыканта, – усмехнулся Борис. – Трубу она зря продала. Ничего, купим!

Они пожали друг другу руки.

Джазовый теплоход попал в шторм. Верхнюю палубу заливало водой, но музыканты играли – мокрые, веселые – играли с бешеным азартом, выплевывая из труб фонтаны воды.

Ганичев потерянно брел по городу, направляясь к кафе, где должен был состояться заключительный джем-сейшн джазового фестиваля. Он не знал, что ему делать.

У самых дверей «стекляшки» его окликнули:

– Юрик!

Он обернулся. Перед ним стоял писатель Банькович с футляром контрабаса. Банькович улыбался ему, как доброму знакомому.

– А-а… Это вы… – сказал Ганичев вяло.

– Я! Я! Я пришел! – воскликнул Баня, удивляясь самому себе. – Вы видите – я пришел!

– И напрасно, – сказал Ганичев.

– Что? – удивленно вскинул брови писатель.

– Нет, ничего…

И тут с противоположной стороны улицы раздался пронзительный крик:

– Баня!!!

Банькович оглянулся. К нему спешили Кротов и Люси. Они были при полном параде – причесанные, отутюженные. Они светились.

– Подержите контрабас, – Баня сунул инструмент Ганичеву, и через секунду они уже сжимали друг друга в объятиях – все трое.

Ганичев стоял, печально глядя на эту встречу, которую он подготовил, и не чувствуя никакой радости. Стоял, как двадцать лет назад, на посту у Баниного контрабаса.

Внезапно возник Герасимов с футляром саксофона. Снова объятия, поцелуи, смех…

– Мальчики, мальчики… – повторяла Люси, вытирая платочком слезы.

– Люси, ты совсем не изменилась, – пробормотал писатель, что было явной, но простительной ложью.

– Мужики, требуется банджо, – сказал Кротов. – Мое в ремонте.

– А что, тряхнем стариной! – воскликнул Баня.

– Есть ли, чем трясти… – с сомнением заметил Герасимов.

Менделев появился незаметно за спиною Бани – в кроссовках, в легкой молодежной курточке, с длинными седыми волосами. Вдруг раздался его печальный вопрос:

– Я сюда попал или я не сюда попал?

– Мендель! – Кротов стукнул его в грудь и бросился на шею.

– Ай да Илья! Посмотрите на него! – смеялась и плакала Люси.

– Юрик, вы Бориса нашли? – вдруг спросил Баня.

Все разом смолкли, посмотрели на Ганичева. Тот неуверенно переминался у контрабаса.

– Он в командировке, – сказал Ганичев, отводя глаза.

– Э-эх! – воскликнул Кротов.

– Без Бори не сыграть, – сказал Герасимов. – Обидно.

– Мендель, ты не можешь достать банджо? – спросил Кротов.

– Раз плюнуть, Витек. Только зачем?

– Играть буду.

– Вытяни вперед руки. Так. Закрой глаза, – скомандовал Менделев. Кротов выполнил команды. – Видите? Типичный тремор, – указал он трясущиеся пальцы Кротова.

– Сам ты тремор! – закричал Кротов.

– Попрошу без намеков, – сказал Менделев.