Виктор Горбачев - Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести

«Александр Леонидович! Ваша командировка за границу в настоящее время состояться не может…»

Чижевский от неожиданности только и спросил: «А продукты, а вещи?..»

«Да бог с вами! Пользуйтесь на здоровье…» – аудиенция была закончена.

Может, большевики засомневались, какой России хочет послужить сей странный господин, может, имели на него какие-то особые виды, может, какой сексот-доброжелатель из зависти настучал – Чижевский был в полном неведении…

А всё было гораздо проще…

Полунеистовый, полупролетарский поэт Бальмонт революцию 1917 года принял с жаром. Вирши его об ту пору простаки захлёбывались от изнемогающей любви к ней. Таких, как он, Маяковский, тот же Горький большевики охотно посылали за границу с целью пропаганды и агитации, победы мировой революции ради…

Стервец-Бальмонт подвёл. Едва успев пересечь советско-эстонскую границу, он, ничтоже сумняшеся, собрал немалый митинг и сочным, отнюдь небесталанным языком опростал на большевиков не один ушат накопленной грязи. Большевики нахохлились и на всю свою гнилую интеллигенцию шибко и надолго разобиделись…

А. В. Луначарский по-дружески, спустя какое-то время, проинформировал об этом растерянного Чижевского. А в качестве утешительного бонуса поведал заодно свежую байку про Маяковского. Нет-нет, этот горлан-главарь был свой в доску и выезжал из России беспрепятственно. Только вот однажды, выступая на людях где-то в Штатах, всё время поддёргивал штаны. Одна очарованная, но бдительная слушательница возьми да и скажи:

«Господин поэт, что вы всё время брюки-то подтягиваете, как-то это неприлично…»

Великий посланец великой России за словом в карман никогда не лез.

«А что, – сказал он, глядя леди в глаза, – по-вашему, будет приличней, если они вообще спадут?»

Поскольку все дела в преддверии командировки были закруглены, опущенному с небес солнцепоклоннику теперь было время подумать о делах земных, о судьбах человеческих и о своём месте в этой суете…

Всё тот же мудрый А. В. Луначарский предложил ему какое-то время побыть дома, и, спустя пару дней, Чижевский уже осматривал пейзажи из окна калужского поезда, имея в кармане ни к чему не обязывающий мандат литературного консультанта Наркомпроса.

Атмосфера пыльного и по-сельски сонного предместья Варшавы, где была прежде расквартирована артиллерийская бригада отца, весьма располагала к запойному чтению и салонному музицированию.

Благоприобретенная же тяга к разного рода изыскам, вздобрённая природной любознательностью пятнадцатилетнего Шуры Чижевского, никакого сколь-нибудь ощутимого развития не получала, ибо простор для изысканий ограничивался семейной библиотекой да редкими изданиями по рассылке.

Поэтому известие о передислокации бригады в Калугу было принято юношей с большим воодушевлением, душевным трепетом и мечтательными надеждами…

Что же это такое – «Калуга?» Конечно, это – Родина ближайших предков: брянщина-смоленщина-орловщина… Это – милые сердцу пейзажи центра России, их писать не переписать… Это – вёрст двести от Москвы, а там – большая наука, архивы, профессура… Там – Баратынский, Фет, Тютчев…

И там Пушкин! Прочитанная в детстве «Сказка о царе Салтане» впервые оставила в памяти необычайную простоту и изящество слога. В очарованном детском мозгу сами собой представали сказочные картинки, а персонажи пушкинские просто, кажется, виделись и осязались воочию.

Зачем-то вспомнились бабушкины слова, что в Польше Пушкина не особенно любят…

И уже в дороге всё та же бабушка обмолвилась, что, оказывается, в тридцати верстах от Калуги, куда они направляются, посёлок Полотняный завод, имение Гончаровых, откуда родом пушкинская Мадонна – Наталья Гончарова и куда поэт неоднократно наведывался.

Засыпая в тряском вагоне, насквозь пропахшем угольной пылью, Шура не сомневался: уж теперь-то он докопается до всех интриговавших его тайн Пушкина – друзья, враги, Натали, царь, женщины, дуэль, рана, смерть…

Судьба, как всегда, внесла свои коррективы: так получилось, что кандидатскую диссертацию он в своё время защитил по теме: «Русская лирика 18 века». Богатые фонды Румянцевской библиотеки, конечно, попутно раскрыли ему кое-что из пушкинских тайн… А потом и вовсе наука увела в сторону от поэзии…

И только теперь, после несостоявшейся командировки в Швецию к Сванте Аррениусу и вынужденной паузе в работе, судьба подарила ему шанс вернуться к волнующим и малопонятным событиям, связанным с великим поэтом и его полотняно-заводской Музой.

Однако сейчас у двадцатичетырёхлетнего профессора, поэта, историка и врача имелось гораздо больше вопросов, чем у пятнадцатилетнего юноши, очарованного волшебными стихами «любимца муз».

Ему интуитивно хотелось докопаться до всех роковых истоков, в тридцать восемь лет оборвавших жизнь «первого поэта России». Мандат литературного консультанта Наркомпроса, как будто специально именно сейчас выданный ему наркомом просвещения А. В. Луначарским, несомненно, давал для этого необходимый carte blanche.

В 1921 году правительство большевиков среди прочих национализировало и имение Гончаровых Полотняный завод. Порядком подрастащенный дворец, окружённый дивным парком и прудами с лебедями, превращался в дом отдыха пролетариата.

Александр Чижевский имел устное поручение А. В. Луначарского проследить за сохранностью родовых архивов Гончаровых. В 1922 году они из имения были вывезены в Губернский архив Калуги, а в 1923 году все бумаги, так или наче связанные с Пушкиным, были истребованы в Москву. В эти годы пролетариат сориентировался и начал тащить раритеты направо и налево, дабы потом выгодно их продавать всё тому же правительству.

Правда, это уже без Чижевского. С 1927 года все уцелевшие бумаги из Полотняного завода хранятся в Москве в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА).

Можно было бы озаботиться вопросами: «А зачем ему это?», «А что он хотел обнаружить?», «До чего докапывался», «Может какие аналогии искал?» и прочее.