Вадим Шильцын - Милюль

– В ближайшие пятнадцать лет, милочка, вам положено держать ваше мнение при себе – тут её голос понизился до полушёпота – а времена вскоре изменятся, и мы обязательно перестреляем таких как ты, вместе со всей вашей аристократией.

Милюль не ведала, о чём толкует злая дама. Она не знала, что за мотив движет этой женщиной и заставляет сообщать непонятные, но ужасные угрозы. Да и не было ей дела до угроз. Взирая на супостатку, Милюль явственно ощутила, как в её груди, там, где находится солнечное сплетение, появился чёрный злой комочек. Он дёрнулся один раз вместе с сердцем, после чего – взорвался, разлетевшись по всему телу: в ноги, в руки, до кончиков пальцев, в голову. Всю её затрясло и Милюль поняла, что удержать себя не в силах, что она сейчас вцепится этой даме в шляпу, в густые чёрные волосы, выткнет ей подведённые глазищи, разорвёт хитро искривлённые губы… тем не менее, Милюль не шевельнулась. Она переживала внутренние перемены и одновременно удивлялась им.

Милюль скорее чувствовала, нежели понимала умом, как всё её существо нарушено чем-то посторонним и непостижимым. Мир неожиданно изменился, будто треснул. Вся окружающая среда на миг потеряла чёткость. Затем мир раздвоился и потёк в разные стороны. Ошарашенная неожиданными переменами, Милюль решила зажмуриться на некоторое время, чтобы не видеть двоящегося мира, чтобы прекратить сумбур, творящийся в её душе. Это помогло.

Когда она открыла глаза, душевное равновесие и вся картина вокруг – восстановились. «Теперь всё будет в порядке» – решила она, хотя не покидало её саднящее чувство потери некоторой части самой себя. Невдомёк было Милюль, как близки к истине её ощущения. Да и откуда знать ей, шестилетней девочке, где и как суждено теперь жить тому, отторгнутому от неё нечто, тому, что ещё недавно являлось частью её самой, а теперь стало самостоятельным существом, до последнего момента имеющим с нею одно на двоих общее прошлое.

Весь гнев, который метался внутри и призывал к битве, замер, выстроился в самостоятельную личность, и не Милюлиным голосом, а низким, глубоким басом начал произносить непонятную длиннющую скороговорку. Что за глубинный дух рокотал теперь неизвестный ни ей, ни кому другому, колдовской наговор, неизвестно какими пращурами заправленный в её мозг? Что за родовая ухватка, хранимая под спудом веков от сознания, проснулась куролесить да кобениться? Никто не скажет, что это было такое, потому как никто, наверное, и не вслушивался в слова, стремительно слетавшие с губ красивенькой девочки, стоявшей перед элегантной дамой в фиолетовой шляпе:

«От краёв и до пупа земного славлю род мой, богов моих и чуров моих! Встань передо мной, как лист перед травой. В мелкоте и убогости умойся, а меня увидав, убойся. Ради живота своего и потомков своих, не замай меня и детей моих и внуков моих. Расколись как булат о разрыв-траву о корни мои, о веды мои. Оборотись в пыль во дне этом и дне ином, в мире своём, в яви своей и нави моей. Чтоб мне тебя не видать, не слыхать, одной земли с тобой не топтать!»

Как табун лошадей, разогнавшись, проносится сквозь редкий березняк, как локомотив с пассажирскими вагонами проносится сквозь полустанок, как рыбий косяк пролетает сквозь рваную сеть, промчались и ушли неведомые слова из неведомого мира волхвов, оберегавших некогда святую землю от вторжения чуждого божества. Слетели неизвестные слова с Милюлиных губ, а вместе с ними улетучилось и то чувство ярости, что было только что столь безмерно велико. И стало ей спокойно. И вот уж сама она не знает, что за дремучая древность шевелилась в ней. Только крошечное удивление осталось слезинкой – росинкой от бушевавшей миг назад бури. «Чего это такое я сказала?» и «Кто это во мне говорил?» – стайкой птиц растаяли эти и другие, похожие вопросы на чистом небосклоне её сознания.

Эффект от неизвестных слов, произнесённых Милюль чужим голосом, и с таким нежданным гневом, словно не она произносила их, оказался довольно неожиданным. Лицо обидчицы побледнело. Дама в сиреневой шляпе отдёрнула руку от Милюлиной щеки и выпрямилась. Долгим взглядом посмотрела она на Милюль и, шагнув назад, отвернулась, чтобы стремительно пойти прочь по коридору.

– Что вы ей сказали такое? – беспокойно спросила нянечка, заглядывая в глаза. Милюль улыбнулась. Нянечкино лицо, такое живое и милое показалось ей в этот миг самой её родиной. Теплота накрыла сердце Милюль. Она обняла нянечку и закопалась лицом в оборке на её кофте:

– Нянечка! Я так тебя люблю! Я тебя никому не отдам!

– Дорогие дамы, я попросил бы вас поторопиться с размещением-с – взмолился стюард – а то мне опять на палубу-с, новых пассажиров встречать-с!

– Мы подождём – возразила нянечка стюарду, гладя Милюль по головке – ступайте, встречайте. Мы с вами пока на палубу выйдем.

– Ну, как же-с – заупрямился, было, стюард.

– Да, да – подбодрила его нянечка – барышне сейчас на свежем воздухе полезно.

Она взяла Милюль на руки и стала вместе с ней прогуливаться недалеко от дверей. Стюард умчался встречать вновь прибывших господ-путешественников. Вскоре со стороны вновь прозвучал его оперный тенор: «Прошу следовать за мной для вручения ключей от кают!»

Милюль оторвалась от нянечкиного плеча, взглянула и замерла от восторга: Ведя за собой давешнего огромного господина, к ним приближался юноша в военной форме. Светлые локоны выбились из-под фуражки. Золотые погоны светились на его плечах и золотыми звёздочками мерцали пуговицы на мундире. Большой, светлый лоб, ясный взгляд, устремлённый вдаль, правильный нос, добрая улыбка рыцаря и победителя, волевой подбородок героя, всё в лице его было гармонично, воинственно и прекрасно. Милюль захотелось взвизгнуть, но она сдержалась и, лишь, попросила нянечку поставить её на землю. Юноша поравнялся с ними и снисходительно взглянул. Милюль смутилась и опустила очи долу.

– А вот и мой младшенький. Без пяти минут – юнга! – пророкотал в небе толстый голос огромного господина – Серёжа Пантелеймонович. Прошу любить и жаловать.

Милюль вскинула взгляд. Господин обращался к нянечке. И сын его, этот сказочный принц Серёжа, тоже смотрел на нянечку. Так же снисходительно, как давеча на неё, но лишь снизу вверх оттого, что ростом он едва доходил нянечке до пояса.

– Сергей, представься дамам – приказал господин.

– Кадет N-ского кадетского корпуса Сергей Громов – отрапортовал прекрасный воин высоким мальчишеским голосом, показавшимся Милюль небесной музыкой. Она сделала книксен и сказала скромно: «Милюль». Нянечка положила руку на её голову и объяснила:

– Барышне недавно шесть лет от роду. А – я её нянечка, Прасковья Ивановна.

– Вот я чурбан! – стукнул себя по лбу господин в белом: – уже битый час, как знаком с вами, а до сих пор не отрекомендовался. Купец первой гильдии Пантелеймон Ильич Громов. Родной отец этого недоросля. Да что ж мы стоим? Пойдёмте скорее за нашим тенором! – Пантелеймон Ильич ткнул пальцем в сторону знакомого стюарда, который переминался рядом.