Юна Летц - Шуршание философа, бегающего по своей оси

– Зеленый билетик?

– Он самый.

– Тот, на котором портрет человека?

– Конечно, такой билетик.

– Я вам дам. Но сначала опишите этот узел.

– Это был узел такой… То есть, он не шипел, а шипит. Как имя предмета или собственное. Узел и шипит. Понимаете? Что-то новое образовалось, вылезло, больше не знаю, как и сказать.

– Но оно плотное?

– Оно из каких-то сил. Я сначала подумала: может, это бог материализовался? Ну, знаете, люди думали столько лет об одном и том же, а потом возникли вот такие узлы и торчат около окон…

– А потом что?

– Стала сомневаться, конечно, решила его потрогать… Не как бога, но чтобы понять, из чего оно состоит. Так я вытянула руку, но его нельзя было потрогать. Его можно было просмотреть, и я просмотрела. А ещё речь… Оказалось возможным его проговорить.

– Вы храбрая.

– Я храбрая. Проговорила «узел и шипит». То, что в голову первое пришло.

– Странное имя.

– Растерялась…

– И где оно сейчас?

– Этого не могу сказать. Я проговорила, и оно исчезло. Ну, как бы засосалось в слова, и ему необязательно стало быть видимым.

– То есть, сейчас оно хранится в том словосочетании, которое вы всё время произносите?

– Вот именно.

– И вы понимаете, что после того, как я дам вам зеленый билетик, и вы подпишите договор, вы не сможете это никогда повторить? Ни-ког-да. Если вы ещё раз скажете это, вас будут судить, как преступницу.

– Зачем вы так?

– Я должен вас предупредить, потому что это обязательное правило. Раньше было ограничение типа «всуе», но теперь мы требуем полного молчания.

– Ладно, я поняла.

– Хорошо. Тогда спасибо за информацию, распишитесь, ещё раз… И держите ваш зеленый билет.

– Вот же, настоящий зеленый!

– Билет. Только вы осторожнее там с ин-ту…

– Я знаю, знаю.

Приёмщик аккуратно сложил бумаги – два комплекта, первый убрал в шкаф, второй поместил в конверт и отдал женщине, потом вежливое лицо и собирался её провожать до одной из дверей, привстал уже, но она так нервно его остановила.

– У меня ещё один вопрос, простите… И ещё раз простите, это, конечно, не моё дело, но я должна спросить, чтобы мне потом всю жизнь продержаться в этом молчании, я должна сейчас узнать: что вы с ними делаете, с этими штуками, которые просачиваются? В этом многослойном пространстве так сложно контролировать…

– На это я не могу вам ответить.

– Что-то секретное. Так я и думала. У вас тут густота кромешная, и ни одного растения даже, хоть бы цветочек в горшке или деревце… Они же как в тюрьме тут, бедненькие такие, а может, это щенки или дети, и не могут сами себя защитить, не могут вырваться из слов, которыми названы… Жалко их, до чего жалко их! И что-то со мной не так… Как это сказать, как же это сказать?.. Говорю: отдайте мне назад, вот ваш билет, отдайте мне!

– Возврат мы не осуществляем.

– Да что вы такое?! У меня бумаги тут, давайте я сотру, зачеркну – перепишите.

– Никакого возврата.

– Как же это?.. Дядечка, существо, отдайте назад! Отдайте… Иначе я возьму и скажу, я скажу…

Голос сорвался в еле слышное бормотание, и женщина расплакалась, выдавливая со слезами рыб, которые заплыли в глаза…

– Вот видите, эти рыбы, почему вы их не заберете? Они тоже не местные.

– Рыбы у многих. Вот что бывает, если вовремя нам не сдать.

– Если вовремя. Вам. Не сдать.

– Я так и сказал.

– Ладно, что ли… попробовать уйти надо… попробовать уйти. Но это полумандраж: не думала, что так тяжело будет расстаться… Теперь я не знаю… прихожу, а его нет – это как? Он у меня почти в каждой фразе жил, и я так привязалась, держала его своими словами, и он был близкий, герметично упакованный… в жизнь упакованный, такой мой… Рыбы точно не подойдут?

– Нам надо закрываться, извините.

– Вы и так закрыты… Ладно уж, билет мне пригодится, с портретом билет, а это моё… ваше останется тут, его будут изучать, и совсем не страшно… разные опыты…

Гостья встала, руки дергались, лицо, голова, и было невооруженным глазом заметно слово, передавленное в её горле – комок, но другое слово. Так она сотрясалась, и чудолобый тоже натянутый стоял, как бы готовый к самому худшему. Это был решающий сейчас момент: или уйдёт, или скажет. Присутствие летучей фразы, рука на сигнале, готовность номер один…

Женщина откашлялась.

– Всего доброго.

Развернулась и вошла в одну из дверей, где продолжалась одномерная жизнь с понятными вещами.

– И вам всего. Всего доб-ро-го, – ответил приемщик, выдохнул и отключил записывающее устройство.

Это черта, которая объединяет всех мужчин в один вид. Это секта без собраний, религия, созданная одной привычкой, одной реакцией на ситуацию, исключения редки и примитивны. Спросите у любого – никто не будет отрицать, никто не будет удивлён разоблачению – тотальное единодушие.

…Пауза открылась, и за ней человек – жизнь, залитая в форму, можно бы и рассказать всё, передать его судьбу общими словами, но зачем спешить? Не будем спешить – выставим паузу как декорацию, а чтобы ещё лучше рассмотреть всё, пойдём в ресторан сегодня вечером, наденем красивые, чистые вещи, водрузим женщину на каблуки и пойдём в ресторан. Там и начнётся рассказ.

Вот они сидят двое: Свили и Миранда. Сидят в одном из ресторанов на площади около торгового центра, где стоит гигантский бронзовый штырь с чертами лица бывшего президента страны, где студенты разных цветов на лестницах кушают гамбургеры, где биолюминесцентное дерево с золотыми частицами в хлорофиле пылает огнями, где солёный на вид асфальт тихо лежит, как прибитый мученик, посыпан белой башмачной мукой.

И это ресторан. Обычный ресторан с обычными девушками на входе – тонкая блондинка в четыре угла: бёдра, плюс плечи и посередине талии нет, талия – это удача семитских народов, а она из германских варваров, откуда у неё талия. Вот и стоит квадратом у дверей, внушает расположение и готовит входящих к предстоящему интерьеру: чёткие тисовые столы, однозначные стулья – прямые углы, диваны кубистов, и сюда бы картину с изображением яблока-би́блока, но даже и того не стали: всё прямолинейно, конкретно, в самый раз.

Они сидят напротив друг друга, но головы вбок – окно большое, естественных форм. Там город проистекает за стеклом – неравновесие одних с другими, суета, подзуживание, амбиции, в итоге все кувыркаются, прыгая выше головы, и получается циркус, и получается, что все акробаты, хотя кто-то больше акробат. Город движется слева направо – в тупик, который тоже движется, и так из дня в день. Город сосёт из людей: кажется, что хочет удовольствие доставить, но на деле это садистские ласки.

Каждый читает меню. Женщина неторопливо – страница за страницей, желая всё изучить, истрогать внимательно подушечками плоские буквы будущих наслаждений, а мужчина точечно – раздел «Мясо» и «Алкогольные напитки». Наконец, каждый заказал – свершилось, что-то заказали и ждут, когда приедет это, на золотистых тарелках с вычурными каёмками. Отодвинули книги с блюдами, сцепили руки и глядят друг на друга, притворяясь счастливыми, хотя третий год кредит платится, а ещё уборочную машинку пора менять – сломалась; везде пятна, и даже на солнце пятна.