Изабелла Валлин - Локомотив параллельного времени (сборник)

В натопленной бане женщины меня раздели, стали обмывать, волосы расчёсывать, в косы заплетать. Сами тоже парятся. Некрасивые – мосластые, рябые, носы картошками, глазки маленькие с белёсыми ресницами. Песни поют. Знаки непонятные на теле рисуют. Надели на меня рубашку тканую, вышитую («Принесут в жертву своим богам»), потом привели в большую избу. Там стол накрыт. Тот мужик, что повиднее показался, во главе сидит и улыбается мне радушно. Кажется, я попала на собственную свадьбу.

Бок о бок с женихом встала я перед деревянным идолом.

Древний старец произнёс заклинание.

Нас осыпали зерном.

Было у меня пять мужей. Теперь шесть.

Пью медовуху из ковша. Хочется забыть моих любимых, мою семью.

Вокруг меня пели и пили незнакомые люди. Потом лохматые кряжистые фигуры стали неуклюже плясать. С пьяных глаз показалось, что пирую с медведями.

Я проснулась от симфонии храпа. Храпели все, даже дети.

Рядом лежал новый муж. Он так напился, что до супружеских объятий дело не дошло.

Я почувствовала себя, как дома. Растопила баньку. Попарилась. Потом основательно подкрепилась. Собрала с собой еды и покинула гостеприимных родственников.

К реке пробиралась осторожно, чтобы снова не угодить в ловушку. Отвязала лодку и погребла дальше.

Этот эпизод не оставил следа в сердце.

Тоска по моим двенадцати не отпускает.

Это прошлое. Чёрная река-судьба несёт меня среди талых снегов, как щепку.

Полоска воды во льдах сужается. Подули северные ветра.

Надежда греет сердце.

Вечерело. Небо стало ярко-красным. Издалека слышался зловещий галдеж ворон. Я плыла мимо поля сражения. Словно изваяния, застыли скованные морозом тела, сплетённые в последней схватке. Вот случай разжиться хорошим оружием, пока не стемнело. Не только жажда наживы привела меня на поле. Мне любопытно было заглянуть в лицо спящей смерти.

Побродив недолго среди мёртвых тел, я нашла то, что мне нужно, – Ледяного Ангела. Этот северный воин вмёрз в глыбу льда.

Вспомнилось детство, игра в клад: выкопать лунку, положить туда красивых лоскутков, цветов, бусин, накрыть стёклышком или слюдой, засыпать песком и разгрести в нём окошко.

Худощавый, небольшого роста. У него было чистое светлое лицо в обрамлении прямых белых волос. Прекрасная амуниция, лёгкий боевой топорик на поясе, обоюдоострый меч в сжатых руках. Отстегнув топорик, я легко вырубила воина из льда. Шлем, кольчуга как раз мне по размеру. Я всё любовалась его лицом.

Нужно было торопиться. Начинало темнеть. Вдруг он открыл глаза и тут же чмокнул губами в попытке поцелуя: «Ох какая Валькирия! Что ж так холодно в Вальхалле?!»

Я уложила Ледяного Ангела на щит и приволокла к привязанной у берега лодке, бережно укрыла шкурами.

Собранного оружия показалось мало. Я снова отправилась на поле. Когда вернулась, груженная оружием, лодки не было.

«Ледяной Ангел! Хорёк проклятый!»

Мародерскую добычу пришлось оставить. Я чертыхалась, бредя вдоль берега, проваливаясь и увязая в мокром снегу.

Лодка села на мель. Ледяной Ангел лежал без сил. Израненный в бою, он не мог грести дальше.

Наши ожесточённые взгляды встретились.

Взаимное желание убить сменилось другим страстным желанием.

– Она вернулась, – Дорио тронул за плечо спящего Андрея. Стряхнув сон, Андрей вскочил на ноги.

Фаина спала у входа в шалаш в обнимку со светловолосым чужаком.

– Фаина! Что с тобой?! Кто с тобой?!

Фаина, проснувшись, скинула с себя обнимавшую руку.

– Это мой трофей.

– А почему у тебя железный ошейник на шее?

– Это так, дешевое украшение, подарок друга.

Так Ледяной Ангел вошёл демоном в рай тринадцати.

Его возненавидели все и с первого взгляда. Он был ужасный грязнуля и хам.

Его терпели, потому что любили Фаину. Единственный, кто высказывал недовольство вслух, – это, конечно, Милан Рысь. Сам был не лучше.

– Ледяной Ангел – мой трофей, – говорила Фаина.

– Кто чей трофей – это вопрос.

– Он со мной.

– Но не с нами.

Ледяной Ангел был сам по себе и ни в ком не нуждался.

– Кстати, его зовут Горностай. Он говорит, что ты была его служанкой, вытирала сопливые носы его детям, а жена его понукала тобой, как хотела.

– Кто её слушал, толстуху сварливую. Интересно было посмотреть, как живут эти северяне. Надоело – ушла. Он следом увязался.

– Прямо так и ушёл от жены, от детей?

– Жена сама отпустила. Он каждую ночь во сне меня звал.

– Любит, значит?

– А теперь во сне жену зовёт.

– Отпустишь?

– Кто его держит?

Инга называла мужа Горностаем. Они родились в один день, с детства были наречёнными. Любимая игра была – в семью.

Они были похожи, как близнецы: оба тонкие, светловолосые с синевой зимнего моря в глазах.

Первый ребёнок родился, когда им было четырнадцать.

Потом Горностай стал уходить на промысел – где заработает, где награбит.

Инга работала, не разгибаясь, чтобы дом и хозяйство в порядке держать. Ни минуты отдыха не знала, ела на ходу, спала урывками, чтобы, вернувшись, любимый муж мог отдохнуть в уюте, чтобы радовали его дети, здоровые и ухоженные. А о себе Инга забыла. Пропала краса. Загрубела, отяжелела она. Нежеланная стала. А он всё такой же красивый, лёгкий, гибкий. Словно она ему вторую молодость подарила – свою.

И вот пришёл, наконец, долгожданный, с подарками, ласковый, слишком ласковый. Рабыню привёл – Красную Змейку. Как вошла она в дом, так словно под ногами красные чертята забегали. Тяжело на сердце стало.

Горностай говорит, что рабыню Фаиной зовут, но я её Красной Змейкой прозвала.

И перепало мне любви от мужа в этот раз, только не моя это любовь.

Негоже госпоже объедки за рабыней доедать.

Мы – тринадцать героев.

Мы создали легенду.

Поэтому власти нас простили.

Мы воины. Мы артисты.

В городе праздник. Мы открывали представление.

Мы въехали в город, каждый на своей колеснице, запряжённой шестёркой белых лошадей.

Мы долго тренировались перед представлением.

Мы изображали богов, соревнующихся в искусстве быстрой езды.

Нам давно приписывают божественное происхождение.

Многие о нас слышали, но не многие видели.

Толпа на площади выкрикивала наши имена, бросала цветы, напирала на охрану, стоящую цепью вдоль дороги.

Мы промчались с гиканьем, покрытые потом и пылью, одетые в белые туники.

Мы пронеслись, как знамёна.

У царского дворца нас встречали с музыкой.

Рабы принимали у нас поводья, отирали нас губками, смоченными розовой водой, протягивали кубки с прохладным лёгким вином.

На моей шее сегодня красуется символ рабства – железный ошейник, подаренный Горностаем.

– Всё хорошо, пока Горностай не появится, – говорит Игорь вполголоса.