Наталья Алмазова - Морфоз. Повесть белой лилии

Я не должен был причинять вред человеку. Ни единому другому созданию чужой Вселенной. Не хотел и не имел права. Но… я и сам не знаю, что произошло. Мне ведь хватило бы и взгляда, да что там – малейшего колыхания мысли, чтобы усмирить его. Вместе с тем плохо ориентируясь ещё в собственном сознании, не до конца обретшим ясность, я наткнулся на странные побуждения и намерения. Но откуда они могли появиться, не ведал. Я… хотел поступать как они, ощущать, как они, изучать, наблюдать, причинять… боль, как это свойственно людям. Или же не свойственно, но земляне выработали в себе данную привычку.

Мужчина истошно вопил и метался по улице, разбрызгивая алые капли по сторонам от себя, зажимая ладонью глубокие параллельные порезы на перекошенном от боли лице. Я видел, как подобно макам расцветают, покрывая его разум, вспышки физического страдания, то распуская, то вновь собирая свои багряные лепестки. Слегка склонив голову на бок, несколько секунд я безучастно взирал на происходящее – на дивный букет огненных цветов чужой боли. Мне вдруг до нестерпимости захотелось сорвать их. Сжать в ладони. Вдохнуть аромат, доносящийся с Той Стороны… Что-то или кто-то внутри меня сладко шептал о том, как это просто. И я с трудом справлялся с нахлынувшим вдруг желанием ДОВЕСТИ ДЕЛО ДО КОНЦА, будто бы ненароком подсмотрев притом сквозь замочную скважину мистерии смерти. Хотя подобно желание и мнилось для меня противоестественным, я ведь и прежде уже испытывал нечто подобное, когда discipulus meus ослушался меня, вызвав элементала. Отнять жизнь так легко – ведь она столь уязвима. Поддаться эмоциям, отпустить вожжи… особенно зная, что ты сильнее. Нарушить границы, отвергнуть духовные каноны. Беспечно заглянуть за грань. Дети Земли всё равно возвратятся. В других телах и ином времени, или же в том же самом, но другой пространственной категории. Я тряхнул головой, прогоняя наваждение. В конце концов, врождённое разумное начало возобладало над приобретённым вожделеющим.

Придя в себя, я скорее отправился прочь, перемахнув через двухметровую ограду Собора и более не оглядываясь. В воздухе разливался золотистой рекою поблескивающий колокольный звон вечерни, заглушая далёкий крик.

Я бесцельно бродил по окрестностям до самого заката, а когда светило стало опускаться за испещрённый высотками горизонт, вышел к мосту. Расположившись на нём, свесив ноги и скрестив запястья на уровне лба на стальной перекладине, я немигающим взглядом стал наблюдать за Солнцем, чьи лучи нефритовыми искрами разбегались по практически непрозрачной мутной воде, дробясь и переливаясь в зыбкой ряби пробегающих от касания ветра волн. Угнетающее, грузное, будто отлитое из свинца, чувство разъедало мою душу изнутри. Оно терзало меня, вселяя неутолимое беспокойство: я не смог… не сумел его защитить – своего ученика – в бессилии наблюдая, как Они лишают его жизни, наполняя липким ужасом каждый капилляр этого хрупкого тела, забирая волю до капли. Похоже ли это ужасающее бесчинство на воплощение Великого Закона? – хмуро озадачился я. – Наша раса никогда не причиняла вред тем, кто стоит на другом уровне – это неправильно. Роль мне подобных – только наблюдать, не вмешиваясь. Но ведь и я сам… Я не находил ни объяснения, ни оправдания. Могло ли вообще быть такое? В тайне я надеялся, что это лишь visio nocturna – очередной мой кошмар. И, когда стемнеет, Мигель опять зажжёт свои восковые свечи, пропитанные эфирным маслом мирта, которые мой ученик так любил, и станет наблюдать за тем, как мои когти рисуют знаки и символы с чёткими ровными гранями на деревянной столешнице, превращая её в сакральный холст истории древних народов. Увлечённый пьянящим ароматом знания, юноша задаст не один вопрос, слушая рассеянные истории своего падшего небожителя… О космогенезе, извечном пути Абсолюта от абстрактного, неоформленного и непроявленного до конкретного и ограниченного, от беспредельности до конечности. Слушая внимательно, так, как никто прежде меня не слушал, он заставит меня вновь почувствовать смысл моего существования, который я счёл безвозвратно утраченным. И, пускай у меня были и другие ученики в покинутом мною мире, они… все они ни мало не походили на того, кого я выбрал меж людей. Они были звёздами. И я учил их иначе. Звёзды не задают вопросов. А Мигель…

…Утром же discipulus meus уснёт. А я буду следить, как вдохи и выдохи становятся всё тише, пока душа – эта эфемерная птица – не упорхнёт из своей клетки-пристанища в неохватную даль иного пространства, дабы затем вновь пробудить спящее тело к жизни, пока время и жажда материи ещё не исчерпаны. Затем я уйду. За миг до того, как он проснётся. Уйду беззвучно, словно стихающий ветер. Чтобы вновь возвратиться. Пока избранный мною меж смертных желает слушать из моих уст легенды бессмертия, позволяющие ему ощутить вкус вечности. Я вновь буду ключом, отворяющим врата за предел. Я вновь буду нужен, – рассеянно и мечтательно воображал я.

Но, что если… моего ученика больше нет?.. Посмею ли я найти ему замену? Раньше с тем не возникло бы проблем, но ныне я стал слишком пристрастным, медленно забывая себя самого.

Разрозненные образы проносились передо мной, пока контур дневной звезды медленно таял в ализариновых разводах, уступая место изливающимся на землю сумеркам. Я взглянул на мерцающую в закатных отблесках гладь реки, и спрыгнул вниз. Почти без всплесков и брызг я погрузился до самого дна: вес моего материального тела мог варьироваться по необходимости, то делая его легче пуха, то невероятно тяжёлым и неподъёмным. Коснувшись ногами вязкого ила, я огляделся по сторонам, изучая мусор и хлам, которым было заполнено речное ложе. Затем неспешно отправился по направлению течения, заложив руки за спину, словно прогуливаясь по вечернему бульвару.

Стемнело, и вдоль набережной зажглись фонари: их причудливые размывчатые отсветы пробегали по поверхности над моей головой, и я любовался ими. На месте одного из изгибов русла, в нескольких десятках метров от моста мой взор нежданно приметил человеческое тело. Зацепившись за обломок арматуры, оно плавно покачивалась в такт пульсу воды. Я подошёл ближе и стал внимательно изучать черты утопленника, а, если быть точным, утопленницы. Труп ещё не совсем распух и лишь едва изменился в цвете, что свидетельствовало о сравнительно недавнем времени его появления здесь, да и внутренние органы, как мог видеть мой проницательный взор, не были подвергнуты значительному разложению. Тёмно-русые волосы девушки, связанные в многочисленные косы и чередующиеся с искусственными прядями цвета электрик, как змеи греческой Медузы горгоны, затейливо извивались над контуром головы. Кожаные брюки и жилет в некоторых местах были повреждены, видимо, железной конструкцией, за которою и зацепилось тело.