Семён Данилюк - Сделай ставку и беги

– Вестимо.

– Вообще-то стоило бы помахаться. Да и работу не доделал. К самому финишу подобрался.

– Да Вы соображайте! – вскинулась Клава. – Они ж бандюги несусветные. Очень вас прошу, Иван Андреевич. Ну, для меня.

– И для меня, – поддакнула баба Груня.

– Пора, пора, Ванюша, – Антону послышался отдаленный гул тракторных моторов, внизу живота неприятно заныло.

Вбежал Михрютка:

– Кто-то машину пытался угнать, – все провода наружу.

– Известно кто, – Антон матернулся.

– Еле завел. На пяти тракторах, пьяные. Давайте живей. А то и меня с вами зараз порешат.

– Ну, шо ж, Кутузов тоже отступал, – Листопад нарочито-неспешно докурил, закинул рюкзак:

– Бывай, баба Грунь.

– Бывай, сокол, – баба Груня, не таясь, перекрестила своего любимца, поцеловала. Вслед за ним Антона.

Когда залезли в кабину, запричитала Клава:

– Ванечка, родимый! Мужичок мой желанный!

– Полно блажить, Клавдия! – Листопад заметно смутился. – Другого хахеля найдешь.

– Да найду, конечно. Как не найти! Только где ж я второго такого Ванечку отыщу? – могучая бригадирша совершенно разрыдалась.

Лайба рванула и запрыгала вдоль деревни. Сразу за околицей в свете фар метнулась тень.

– Вот он! – распознал Антон.

– Ну-ка притормози, – потребовал Листопад. Встал на подножку. – Эй, паскудник!

Обрадованный Вадичка выскочил из кустов. Не теряя времени, вспрыгнул на колесо, готовясь перемахнуть в кузов. Но оказался безжалостно сбит ударом Листопадовского каблука.

– Шо? Машину не смог завести?

– Не смог.

– Ох, и пакостник же ты, Непомнящий! Как жить-то станешь?

– Не о том мысли, как жить, а о том, чтоб выжить, – Вадичка вновь попробовал забраться в кузов, но Листопад ухватил его за ворот, тряхнул.

– Даже не думай.

– Убьют ведь, – всхлипнул Вадичка, всё ещё надеясь на милосердие. Но жалости к себе не уловил. Потому немедленно перешел на шантаж. – А с вас потом в ректорате спросят, куда, мол, Вадичку подевали. А Вадички незабвенного уж и в живых не будет. И батяня не простит.

– Да кому ты нужен? – не поверил Листопад. – Сгинешь – вони меньше. Думаю, даже собственный папаша свечку поставит. Он же с таким сынулей сам на пороховой бочке. Да ведь и не сгинешь. Выскребешься. Жми, Михрютка!

Листопад со злостью захлопнул кабину.

– Может, все-таки?.. – Михрютка медлил. – Какой-никакой…И знает много всякого.

– Ты сам тронешь или мне сесть?

Михрютка отжал сцепление.

На полупустой утренней станции они еще двадцать минут в волнении ждали запаздывающего поезда, беспрестанно поглядывая назад, на дорогу: не показалась ли тракторная колонна. Так в войну раненые, ожидающие санитарного эшелона, с опаской высматривали прорвавшиеся вражеские танки.

И, уже когда поезд дернулся, натужно набирая скорость, Антон то ли увидел, то ли привиделись ему горизонтально лежащие клубы дыма.

Поезд проходил мимо Удвурина. Не отрывавшиеся от окон Антон и Листопад одновременно разглядели бредущего по утреннему селу дядю Митяя – в окружении механизаторов. Похоже, День Никиты продолжался.

Через сутки они добрались до Твери. И как же далеко, даже не в прошлом, а будто бы в небывалом остались и блудливый председатель товарищ Фомичев, и грозный молодожен Михрютка, и колядующий дядя Митяй, и убежденная атеистка баба Груня, и крутой бабец Клава. Вот только занозой засела в Антоне его несостоявшаяся первая любовь и – выжигала всё изнутри. Ну, да что там? Время лечит. А пока первую, самую жгучую боль залижет безотказная Жанночка Чечет.

Вика выпорхнула из арки и с разгону уткнулась носом в чью-то грудь.

– Шо ж ты, Златовласка, летишь, как шаровая молния? – послышался сверху насмешливый голос, от которого Вике сделалось жарко. Она хотела ответить чем-то небрежным. Но сильные руки обхватили ее и с силой притянули.

– Не отпущу, – хриплым голосом прошептал Иван.

Не отпускай, – придушенно согласилась Вика.

В феврале 1985 года на Ученом Совете Перцовского сельскохозяйственного института состоялась защита на соискание ученой степени кандидата технических наук Иваном Андреевичем Листопадом.

Защита привлекла к себе внимание, что для кандидатских диссертаций вообще-то редкость. Прежде всего звучной фамилией соискателя – Листопад, сын покойного корифея Андрея Ивановича и, что важнее, – племянник вице-президента Академии наук Петра Ивановича. Но главное, что подогревало всеобщее любопытство, – исследование представляло собой не очередной «кирпич» в ряду прочих безликих в своей похожести диссертаций-«однодневок», но оказалось истинно незаурядным. И даже, по единодушному мнению рецензентов и оппонентов, при некоторой снисходительности к оформлению вполне могло бы потянуть сразу на докторскую степень. Во всяком случае экономический эффект от предлагаемых новшеств в случае их внедрения обещал составить оглушительную цифру.

Пара черных шаров, обнаруженных при подсчете, только добавила популярности диссертанту. При несомненно высоком уровне исследования черные шары не могли означать ничего иного, как появление завистников. Завистники же, как известно, – вернейший симптом преуспевания. Стало очевидно, что в науку пришло новое, серьезное имя.

Самого Ивана, правда, сильно смущала неопределенность с дальнейшим трудоустройством. Но здесь же, на банкете, решилось и с этим. Первый оппонент, проректор Плехановского института, предложил Ивану место старшего преподавателя на кафедре сельхозмашин. Осталось «задробить» результаты у дядьки, из-за болезни не присутствовавшего на защите, и – перебираться в Москву. Постылая тверская ссылка, похоже, подходила к концу.

Сразу после защиты, разгоряченный выпитым, весь в комплиментах и поцелуях (как сказал бы Вадичка, – возбужденный легким петтингом), Иван на машине одного из оппонентов доехал до Москвы, добрался до дядькиной квартиры. Требовательно позвонил. Умиленно услышал дробот босых ножек.

Таечка, в ожидании двоюродного брата-триумфатора, не спала. Потому, едва услышав звонок, как была, в ночной, до пят рубашке, бросилась к двери. Хотя за месяц до того в семье торжественно отметили Таечкины шестнадцать лет, совершеннолетие мало изменило ее. Она оставалась той же порывистой худенькой девочкой с распахнутыми глазенками, какой была и в десять, и в тринадцать. Торопясь, отперла засовы, ойкнула и обмерла: на пороге висела в воздухе огромная, составленная из многих букетов мокрая охапка, из-под которой торчали длиннющие ноги.

– Получай! – произнесла охапка, и в ту же секунду на завизжавшую Таечку обрушился водопад, заливший ее водой и цветами.

– Ванюшка, чертеняка, дай немедленно поцелую, – Таечка, выскочив из цветов, требовательно приподняла ручки и, подпрыгнув, повисла на брате. Он подхватил ее, подбросил осторожно, как подбрасывают большого плюшевого мишку, поднес к лицу, чмокнул в носик.