Ирма Трор - Вас пригласили

– Привыкайте, меда Ирма. – Над моей головой зазвенел мальчишеский голос Мелна.

– Да, дорогая, стоит изменить пару-другую светских договоренностей, как голова начинает чувствовать себя лишней. – Алис положила мне руку на одно плечо, почти тут же на второе опустилась ладонь Дерейна. Нет, не поспела я еще привыкнуть к такой стремительности родства, но детская растерянность моя развеселила всех, а Алис и Дерейн, резвясь совсем в открытую, нарочно придвинулись еще ближе.

– Фион герцог Коннер Эган! – Голос дворецкого перекрыл наш гомон, и все взгляды обратились ко входу в залу.

В темной раме дверей сияла и переливалась иссиня-черная тень. Вот она вплыла в зал, и блеск свечей разбрызгал фейерверк золотых искр, сыпавшихся при каждом движении его маэля 12 12 Маэль ( дерр. ) – свободное прямое мужское платье до пола, с широким свободным капюшоном; его складки образуют широкий ворот– «хомут», когда капюшон не наброшен на голову; облачение распорядителей цирковых и театральных зрелищ у дерри. . Одеяние Герцога только этим и отличалось от нашего – как золото от серебра. У высокого резного кресла во главе стола Герцог замер и обнажил голову.

– Обретение ученика есть исполнение назначения Мастера. – Слова падали по одному и, казалось, разлетались на мириады стеклянных брызг. – Меда Ирма, дочь Трора, ваше место здесь. – Герцог указал мне на пятое по счету кресло справа от себя.

Я словно примерзла к полу. Мысли беззвучно рассыпались и раскатились по углам, я позабыла дышать, а воздух наполнился пронзительным горячим звоном. Герцог не отрываясь смотрел мне в глаза. Но вот чья-то рука тихонько подтолкнула меня в спину.

– Иди же! – Переливчатый шепот сделал за меня вдох и выдох. Не чуя под собой ног, я сделала пару шагов к пятому креслу, с оглушительным скрежетом отодвинула его, упала между подлокотников, и безмолвное внимание обступивших стол знакомых незнакомцев затянуло меня водоворотом.

– Последние слова вслух сказаны.

Один краткий жест Герцога – и все ученики тихо заняли свои места за столом. Пять женщин справа от Герцога и четверо мужчин – слева. Слуги подступили в молчании и принялись наполнять тарелки снедью. Все приступили к ужину – без всякой спешки, обмениваясь лишь улыбками, взглядами и короткими жестами.

Что тут вообще происходит? Над праздничной трапезой висела почти храмовая тишина: постукивало столовое серебро, звякали бокалы да шелестели рукава. Я растерянно озиралась, и кусок не то что не лез мне в горло – я не могла даже взять в руки вилку! Остальные же, напротив, самозабвенно вкушали, наслаждаясь яствами и обществом друг друга.

С неслышным шелестом сыпался песок в часах на камине – и ничто, кроме его бормотания, не нарушало той живой шевелящейся тишины. Мне становилось все более не по себе, но мои соседи по столу, похоже, не обращали на мое беспокойство никакого внимания. Фраза Герцога о «последних словах вслух» запечатала мне уста, но когда не стало сил терпеть, я отважилась тихонько подергать за рукав сидевшую рядом со мной Йамиру:

– Меда Йамира, что происходит?

Я задала этот вопрос едва слышным шепотом, но показалось, будто прокричала его в часовне в разгар службы. Все немедленно замерли и уставились на меня. Все мои мысли, как рыбы в первую ледяную ночь, вмерзли в окостеневшую воду обратившихся на меня взоров, и в этой неподвижности я услышала мягкий, но внятный голос Герцога: «Другого легче всего услышать в тишине. Мы разговариваем молча. Пробуйте».

Я непонимающе перевела взгляд на медара Эгана. Не прерывая трапезы, он смотрел мне прямо в глаза. И я снова услышала… вернее – увидела картинку, нарисованную его голосом: ребенок, девочка, в которой я с изумлением узнала себя, стоит среди поля по грудь в траве, прикрыв глаза, и сосредоточенно ловит звоны кузнечиков. За картинкой последовали слова: «Как – не существенно. Просто попробуйте». У меня не получится! Я не верю… «Ваше неверие значения не имеет. Достаточно того, что в вас верю я», – прозвучало в ответ.

Я попыталась разрешить себе на время сойти с ума и допустить хотя бы в фантазии своей, что могу слышать чужие мысли. Заглушить недоверчивое хмыканье рассудка мне вдруг помогли приглушенные, неясные голоса: словно ко мне навстречу через густой лес шла дружеская компания, пытаясь меня разглядеть за деревьями, окликая, призывая. Как масло и вода, мир расслоился на видимое и неслышимое. Бессловесные губы, неподвижные взгляды, полусонные стены, серебро и хрусталь. А за деревьями – небо, в листве – птицы, и они говорят. Со мной. Что. Они. Говорят? «Пустое, Ирма, пустое. Поешь, просто поешь».

Я молниеносно поворачиваюсь на этот голос. Это звон над голосами ищущих меня. Это птица над моей головой. Локира улыбается, размыкает губы, вдыхает и выдыхает – «Ир-ма». – «Я слышу!» И меж стволов появляются они, выпархивают на прогалину, бегут ко мне, размахивая руками: «Умница!» – «Нашлась!» – «С нами!»

Мне показалось, что сердце сейчас разорвет мне грудь. Я думала взахлеб, рассыпая веером слова вокруг себя, раздавая их всем вокруг: «Благодарю вас… Это невероятно… Как чудесно… Так просто!..» Было сладко и хмельно, как никогда не пьянило вино. Я все смелее говорила им – всем разом и каждому по очереди – какие-то милые глупости, и они охотно откликались, беззвучно смеясь, подбадривая и направляя мое хрупкое несмелое внимание. Я пригубливала их внутренние голоса, упивалась ими, играла с ними в прятки.

Пир продолжался. И не странно уже было не слышать заздравных речей и звона сдвигаемых кубков: любой мог обратиться ко всем сразу, лишь стоило этого пожелать.

Мы просто были вместе – все и разом, и каждый с каждым в отдельности, и не достанет мне слов описать эту совместность. Герцог острил в своей непередаваемо насмешливой манере, и его шутки более не ранили меня – я наслаждалась ими, как редким терпким вином. Мужчины балагурили наперебой, веселя дам, а те не прятали широких улыбок за платками, то и дело вскипали шумным смехом, размахивали руками, нимало не заботясь о светскости манер, о правилах хорошего тона, которыми я все еще, по старой памяти, давилась, как сухими хлебными крошками.

На сладкое подали роскошный ванильный шербет, и тут, к моему невольному ужасу, началось нечто совсем уж невообразимое: Мелн зачерпнул полную ложку этого десерта и протянул ее через весь стол Йамире, а та, прикрыв глаза и совершенно непристойно улыбаясь, приняла подношение пухлыми губами.

Ошалела я, видимо, настолько картинно, что вызвала у всех неописуемый восторг. Разумеется, меня тут же удостоили той же чести. Но из чьих рук, подумать только, Рид Милосердный, – Дерриса! Чего мне стоило сохранить хладнокровие, соблюсти лицо, открывая рот навстречу неизбежному, не стану рассказывать, но попытка невзначай вымазать мне щеки и капнуть на платье была мною виртуозно пресечена – к немалой потехе присутствующих.