Ирма Трор - Вас пригласили

В таких вот сумбурных чувствах меня вынесло на небольшую открытую галерею довольно высоко над землей. Отсюда открывался вид на южную замковую стену. Резной парапет ловко пришелся мне под локти, и я, не задумываясь, оперлась на него и рассеянно загляделась на расстилавшийся передо мной пейзаж.

С этой стороны к замку почти вплотную подступал ольшаник, прозрачный в эту зимнюю пору. Ясный утренний воздух был неподвижен, а лес – хрустально тих. Мягкий двугорбый холм впереди теснил к замковым стенам узкую речку, сильно петлявшую меж валунов. Дымки над водой в этот час уже не было, но вода казалась явственно теплее воздуха. Смешливая болтовня реки унесла с собой окутавший меня сумрак, мне стало светло и бездумно. И тут к говору воды примешались знакомые голоса.

Из-за стены мне еще не было видно, но до меня долетел женский смех и басовые ноты мужской речи. И вот уж среди серебристых стволов замелькали знакомые синие одеяния. Лиц не разглядеть, но грива Йамиры, фарфоровый стан малютки Алис и могучие плечи Мелна я узнала сразу. Кто же четвертый?

Дерейн? Но нет, увы. Сегодня я, похоже, обречена лицезреть клятый образ всюду: прыгая по камням и размахивая руками, компанию дополнял Деррис. Вы велели мне «просто смотреть», медар Герцог? Что ж, быть посему: стану, незримая, наблюдать.

Четверо, болтая и смеясь – ох, не надо мной ли? – подошли к крошечной песчаной отмели. Мелн через голову стащил с себя тунику, обнажив литой юный торс, и остался в коротких свободных портах. Я засмущалась, хоть глаз и не отвела: не каждый день мне выдавалось подглядывать за полуодетыми не слишком знакомыми мужчинами. Хорошо сложенными к тому же. В подглядывании, как меня учили в детстве, всегда полпуда непристойности, но я была уверена, что меня никто не видит. Дамы о чем-то оживленно беседовали, не обращая ни малейшего внимания на забавы мужчин. Меж тем Деррис последовал примеру Мелна, заголившись до пояса, спустился к самой воде, поплескал ладонью. Йамира небрежно махнула рукой и заливисто расхохоталась. После чего небрежно запустила руку под свою буйную гриву, коротко повозилась с воротом платья, и… оно, словно ширма кукольника, рухнуло к ее ногам!

Я невольно закрыла глаза рукой. Рид, мне же померещилось, правда? – с этой мыслью я осторожно взглянула вниз. Образ еретического Рида на садовом гравии в тот памятный, далекий, как звезды, день начертился в звонком, колокольном воздухе: Йамира, нагая, как январская яблоня, с визгом вспарывала воду в голубой прозрачной до самого дна заводи, а рядом с ней бил руками и поднимал каскады сияющих брызг обнаженный Мелн.

Как я ни силилась, собрать всю картинку воедино не получалось: нагой Всесильный царил безгранично, ослепляя, обезмысливая. Вот Алис, ежась и переминаясь с ноги на ногу, пробует пальцами ноги колкий бурлящий поток – и серебристая рыбка ее тоже совершенно нагого тела, заласканная пологим утренним светом вся трепетала от предвкушения ледяной воды.

А вот Деррис… Рид немыслимый, прости мне мое недостойное, мое преступное глазение, но какой красавец! Безупречное совершенство яростной юности этого тела вписано было в лазурь неба, в завороженность леса, в прозелень старых камней над водой. И обращенная к мутноватому осеннему солнцу грудь, раскинутые над кипящей водой руки дышали силой и королевской властью над собой. Чары этого видения развеяли Йамира с Мелном – фонтан ледяных брызг окатил Дерриса с ног до головы, и он с тигриным рыком ринулся в воду как раз между ними. Все смешалось в шумной потасовке, замелькали руки, ноги, спины, сырые плети волос. Я вдруг поняла, что совершенно по-детски счастлива – даже просто подсматривая за ними. А если бы мне к ним… Нет, ну это уже ни в сахарницу, ни в сухарницу. Рид, Рид, где мне спрятаться в этом замке от всех этих обезглавливающих неожиданностей? Как мне разрешить себе видеть то, что я вижу, слышу каждое мгновение в этом заколдованном месте? Пожелать я себе могла бы лишь одного – не обретения ответов, а отсутствия способности задавать вопросы.

К завтраку я опоздала – и меня это нисколько не спеленало неловкостью, как ни странно. Я вошла в залу, когда трапеза была в самом разгаре, но никто не обратил внимания на запоздалость моего появления; при том, что я неуклюже и с грохотом отодвинула кресло и чуть не сбила доверху налитый молочник. Я замерла, уныло ожидая шпильки от Дерриса, но он даже не повернул головы – беседовал с Локирой о прелестях фруктов со сливками.

Облегченно вздохнув, я принялась за чай. Меня вдруг озарило: иногда чем меньше извиняешься, тем проще окружающим извинять твои оплошности. Или даже вообще не замечать их. Герцог, драгоценный, не замечайте и вы меня подольше, пожалуйста, ну что вам стоит?

– Делаете успехи, меда Ирма! – Моя последняя мысль была крайне опрометчивой. – Да-да, и незачем таиться. И бояться тоже незачем.

«Сейчас главное – ни о чем не думать, ни о чем не думать», – заметалось у меня в голове, и я уцепилась за эту мысль изо всех сил. И тут же мне в затылок прилетело недовольное Деррисово брюзжание:

– Ох, Ирма, ну послушайте сами себя – мне даже вслух не перекричать это ваше «ни о чем не думать».

– Довольно, Деррис, вы превышаете полномочия. – Герцог нисколько не повысил голоса, но Деррис немедленно и прямо-таки ощутимо унялся. – Как вы себя чувствуете, меда Ирма?

Смолистый покой и безмятежность Герцога, будто невидимые внимательные пальцы, расслабили какую-то потайную шнуровку у меня на груди, и я, вдруг исполнившись игривой радости, готова была забраться к нему на колени, как в детстве к отцу. Сердитая опасливость, кою неизбежно сообщало мне присутствие Дерриса рядом, убралась и притаилась до поры где-то там, за дверями залы, и, осмелев, я поделилась с медаром Эганом своим восторгом от Рассветной Песни. А то, что происходило сразу после, я постаралась целиком выкинуть из головы.

– Похвально, похвально. У вас все получается, как я посмотрю, меда Ирма. – Вот этого, простого и лаконичного ободрения мне так здесь не хватало, но я рано обрадовалась. – Однако мне бы хотелось подробнее обсудить вашу последнюю великосветскую беседу с медаром Деррисом, а также выводы, которые вы сделали из созерцания маленькой водяной феерии полчаса назад.

Я оторвала от лица льняную салфетку: казалось, она того или гляди затлеет, так горели у меня щеки. Никогда еще столь сосредоточенно я не созерцала узор на столовом фарфоре.

– Да, фион Герцог, разумеется, фион Герцог… Извините, фион Герцог.

Последняя моя фраза утонула во всеобщем веселье. «Они здесь неприятно много хохочут», – подумалось мне, и всем немедля стало еще смешнее.