Александра Стрельникова - Свет мой, зеркальце, скажи…

Просто однажды пятьдесят журналистов харьковской телестудии, доведенные до отчаяния невежеством, самодурством и тупостью местного председателя комитета по телевидению и радиовещанию, написали коллективную жалобу на своего руководителя в обком партии. Они думали, что полсотни творческих работников – это сила, которая что-то значит. Наивные, конечно.

Ну, разве мог быть неправ ставленник того же обкома в такой насквозь идеологической сфере? Признать его несостоятельность – всё равно, что признать несостоятельность самого обкома. Это было невозможно. Потому что выглядело бы как подрывание всех основ. Идеологических, разумеется.

Одиозный руководитель (своего рода – «местный Лапин», если проводить параллель с Гостелерадиокомитетом Москвы) остался, как ни в чем не бывало, сидеть в своем кресле, а судьба полсотни журналистов была перечеркнута. Им всем предоставили «любезную» возможность уволиться «по собственному желанию» и самостоятельно устраивать свою профессиональную жизнь. Как бог на душу положит.

Таким вот образом небольшая группа журналистов с местного телевидения и оказалась в свое время в доме на улице Сумской. Всё это случилось гораздо раньше моего появления там.

Сотрудница, о которой речь, работая на телестудии, занимала вполне достойную журналистскую должность, заведуя одним из отделов. Оказавшись на новом месте, где работа отличалась своей спецификой, не смогла или не захотела переучиваться, заявив, что эта «тассовская информация у нее навязла в зубах». И поэтому оставшиеся годы до пенсии она хочет доработать спокойно и с минимумом ответственности, удовольствовавшись на новом месте всего лишь должностью корректора.

Я с этой мадам работала, как правило, в разных сменах. Особо дружны мы с ней никогда не были. Оно и понятно: нас разделяла разница в возрасте в четверть века. В ту пору она была ярой поклонницей американского диетолога Поля Брэгга, проповедовавшего, как известно, чудо-голодание и, вообще, очень здоровый образ жизни.

Над ней постоянно подшучивали сотрудники, но мадам была непреклонна. В свой голодный день она пила только воду, убеждая всех, что это никак не отражается на производительности ее труда. И без конца таскала какие-то тяжелые стеклянные банки с салатами. Ими она и питалась. Над ней посмеивались. А она тоже иронизировала: доказывая всем нам, что мясо, колбаса, сосиски, сахар, соль, которые мы употребляем в пищу ежедневно – это яд в чистом виде. И еще говорила, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И что нас сможет рассудить только время…

Даже не сильно сердобольная наша секретарша, глядя на тяжелые сумки, которые каждый день таскала эта женщина, искренне сокрушалась: «И это руки профессорской жены, у которой даже когда-то была домработница»…

Бывшей профессорской жены, надо добавить в качестве уточнения. Но, похоже, мадам никогда не унывала по этому поводу. В одной сумке у нее были продукты для членов семьи – взрослых уже дочери, сына и внука: те же пельмени и сосиски. В другой – продукты для здорового образа жизни: овощи, фрукты и соки. И таскала она всё это ежедневно из центра города в отдаленный спальный район, именуемый горожанами Салтовкой.

У нее были какие-то еще постоянные семейные и домашние проблемы: неустроенная жизнь разведенной дочери, простуды внука и поиск обмена квартиры поближе к центру… В мою память она так навсегда и врезалась со своими лекциями о чудо-голодании по Полю Брэггу и нескончаемыми тяжеленными сумками о двух руках, которые она несла с гордо поднятой головой и удивительно ровной, негнущейся спиной.

…Однажды я сидела на кухне своей московской квартиры и пила чай, глядя на заснеженный двор сквозь окно первого этажа. Когда перед моим взором вдруг проплыла такая узнаваемая мадам в знакомой шубе из натурального каракуля и серой песцовой шапке с ровной спиной и двумя нагруженными пакетами в руках, мне показалось, что я испытала нечто, похожее на дежавю…

Как-будто вдруг растворились в пространстве и времени те пятнадцать лет, что я прожила уже на тот момент в столице. И я, словно, вновь увидела себя с чашкой чая в руке, но только не у себя дома, а выглядывающей в окно на улицу Сумскую, где замаячил многократно видимый и такой знакомый женский силуэт с сумками о двух руках… Словно, восприятие реальности в этот момент внезапно раздвоилось и перенесло меня в прошлое…

Нет, нет, я не ошиблась. Это была именно она. Потому что, начиная с такой неожиданной встречи… через оконное стекло кухни моей квартиры, я стану встречать ее отныне и на улице, и в близлежащем к дому магазине. Я увижу эту дамочку еще рядом с ее дочерью (которая довольно часто заходила к ней на работу там, на Сумской) и поэтому я ее тоже вспомнила. Я стану нередко встречать еще и ее дочь, выгуливающую собаку, потому что они будут проживать…в соседнем со мной доме.

Но я так никогда и не заговорила с означенной мадам. Возможно, потому что столько лет прошло. Да и мы никогда не были с ней близки, даже когда-то, работая вместе. Если честно, меня еще отпугивал праздно-любопытный и, в то же время – холодный взгляд ее дочери…

И сегодня не перестаю удивляться: такой огромный и многомиллионный мегаполис эта Москва. Сколько здесь улиц, проспектов, переулков и домов… Но когда я вижу случайно сегодня из моего окна бодренько вышагивающую сухонькую женщину с полиэтиленовыми пакетами в двух руках… С которой мы когда-то работали вместе на улице Сумской в другом городе, а теперь даже – в другом государстве… В одной конторе и стране, которых уже не существует в природе – и конторы, и страны… Я понимаю, что я просто чего-то не понимаю в этой жизни.

Возможно, сегодняшней своей бодрости она обязана Полю Брэггу? Возможно, к этому нужно приплюсовать еще и генетику ее рода? Возможно, даже и то, и другое, вместе взятое. Это здорово, конечно. И она, наверняка, выиграла в споре со своими оппонентами по поводу здорового образа жизни. И время поставило свою жирную точку в этом споре.

Но дело не только в этом. Я хочу сказать о другом. Когда я гуляю у пруда за моим домом и встречаю эту мадам с собакой или без собаки… Или ее вместе с дочерью, или без дочери… Я не могу не думать о странностях жизни, помня, что именно за поворотом у пруда, где я прогуливаюсь, стоит указатель для автомобилистов, на котором крупными буквами написано: «Харьков». И еще неподалеку, в этом районе находятся улицы, которые называются «Сумская» и «Харьковская»… А в Харькове я жила в районе города, который назывался «Московский». Неподалеку от моего дома шумел «Московский проспект». И комбинат печати, в котором находились редакции местных газет и где я работала, тоже находился на том же, «Московском проспекте»…