Сергей Есин - Опись имущества одинокого человека

На поминках стол накрывали человек на сорок. Все делалось судорожно, слезы застилали глаза, на кухне мои сотрудницы с работы уже передали салаты, а я, как фокусник, доставал и доставал тарелки, салатницы, рюмки, блюда для рыбы, холодца, бокалы и фужеры. Оказалось, что деревянный стол, на котором недавно стоял гроб с телом моей матери, раздвигается почти на недосягаемую длину, и за ним спокойно уселось чуть ли не двадцать человек.

Как мне кажется, трельяж этот, сделанный из грушевого дерева, принадлежит или к самому концу XIX, или к самому началу ХХ – еще, значит, до революции – века. Тогда дядя Федя был офицером, и мебель эта из его с теткой моей матери быта. Как все это сохранилось и как все это приобреталось, как дядя Федя избежал репрессий и тюрьмы, я могу только догадываться. Но досконально не знаю, а придумывать не хочу. Есть старинная фотография, когда еще молодая тетка моей матери, тетя Валя, сидит перед всеми тремя зеркальными плоскостями трельяжа. Фотография сделана со спины – молодое лицо моей двоюродной бабушки отражается в зеркалах в трех ракурсах. Есть еще фотография, когда тетя Валя, моя, повторяю, двоюродная бабушка, красуется и перед большим зеркалом, о котором я уже писал, – перед трюмо. Она тоже совсем еще молодая, красивая. На ней какой-то скромный домашний туалет с прошивками и модные в начале века остроносые башмачки со шнуровкой.

Трельяж этот, выглядящий так изящно, на самом деле тяжелый, крепкий и сделан из полного дерева, а не из зафанерованной древесно-стружечной плиты, как сегодняшняя мебель. Несколько раз во время переездов и перестановок мне приходилось трельяж разбирать и собирать. В первую очередь это две массивные, как у письменного стола, тумбы с дверками, к которым прикреплены бронзовые ручки. Внутри каждая тумба разделена надвое полкой. На эти две тумбы ложится плоскость стола – опять почти как у письменного – с тремя выдвижными ящиками. В среднем хранится весь семейный архив, левый ящик – это до сих пор ящик с документами и вещичками моей жены, а правый – уже разные бумаги и записные книжки.

На плоскость самого стола, сверху покрытую квадратами грушевого, матово переливающегося дерева, ставятся три обрамленных самостоятельными рамами зеркала. Зеркала скреплены между собой бронзовыми петлями. Боковые зеркала сантиметров на тридцать, в отличие от среднего, короче. Под этими боковыми зеркалами установлены еще два не запирающихся ящичка с бронзовыми ручками – это, как предполагалось, хранилище разных дамских мелочей. Сейчас в правом ящичке хранятся ключи от дома, принадлежавшие жене, и какие-то ее коробочки. В левом лежит осколок обломанной «ноги» в бронзовом башмачке; и обломок, и башмачок принадлежат одной из тумб трюмо. Наде-юсь, что когда-нибудь приклею.

Повторимся: на плоскости столешницы в больших, из грушевого же дерева квадратах два боковых выдвигающихся ящичка – справа и слева. Оба боковых же зеркала, когда их разворачивают чуть-чуть вовнутрь, чтобы видеть себя, так сказать, «в трех ракурсах» (для дам далекой эпохи, видимо, это было необходимо), то боковые зеркала опираются на эти ящички, вернее, ездят взад и вперед именно на них. Получилось это описание у меня нескладно, но как получилось, спишем все на преклонный возраст.

Это сложное, почти инженерное описание я затеял только для того, чтобы скрупулезно отметить, что сверху, на двух небольших приподнятых плоскостях, под которыми ездят выдвижные ящички, стоит справа и слева еще по одной очень занятной, но в духе далекой сентиментальной эпохи, фарфоровой композиции – все тот же «бисквит». Два небольших фарфоровых ковчежца, по условной мысли художника-скульптора изображающие пруд или озеро. В этот фарфоровый пруд привычно, видимо, было почти автоматически бросать шпильки, булавки и другую дамскую бижутерию, не отрывая взгляда от собственного в зеркалах изображения. Но и это не все. На берегу «пруда», почти касаясь фарфоровой спиной зеркала, сидят две юные девы. Одна слева – это композиция – кормит лебедя; если вспомнить миф о Леде и Зевсе, то это выглядит даже эротично. А те, что справа, созерцают, как вода льется в кувшин. Здесь у меня литературная ассоциация со стихотворениями Пушкина.

Под стеклом, которым покрыта вся горизонтальная плоскость, фотография моей покойной жены в молодости и несколько засушенных листиков. Листики эти я украдкой оторвал от ветки дерева, которое посадил во время своего юношеского путешествия великий князь и будущий царь Николай II на Цейлоне. Поступок человека, верящего в социальную идею.

У одной из дам, как я хорошо помню, в давнее время была отбита фарфоровая же головка. Это почти незаметно, но через нежную фарфоровую шейку, чуть видная, тянется тонкая ниточка склейки. Не следует думать, что это странгуляционная борозда, дама не вешалась. Случилось это тогда, когда почти на каждом шагу были мастерские по ремонту часов, и часто в них же производилась «склейка фарфора». Лет уже сорок, как «склейка фарфора» в мастерских исчезла. Почти не ремонтируют сегодня часы, а просто меняют, и не склеивают фарфор; битые тарелки и чашки просто выбрасывают. Исчез из обихода и универсальный клей из далекой эпохи «Синдетикон», его замена «Универсальный», который склеивает и кожу, и дерево, и фарфор, и даже железо.

К склейке головы с туловищем дамы у пруда причастен и я. Из этой истории можно было бы сделать рассказ. Я не пишу художественных рассказов, потому что общество смертельно устало от разного рода художеств и врак. Сейчас «художества» пишут телевизионные ведущие.

И дамы, и трельяж, и высокое зеркало с двумя тумбами принадлежали, как уже было сказано, тетке моей матери и ее мужу. Я попал в дом к ним и впервые увидел и зеркало, и фарфоровые вазы, и замечательную бронзовую люстру, наверное, в 1943 году, наверное, даже в тот год, как моего родного отца арестовали. В литературе все произошедшее, с большим трудом и искусством, подгоняя даты и события, можно все-таки сгармонизировать. А в жизни соединяется самое невероятно. Магия жизни: так было!

В огромной комнате на улице Горького с окнами на памятник Юрию Долгорукому я впервые встретился со многими другими замечательными предметами прошлого быта. Как моментально все уходит и исчезает! Поиски утраченного времени – это старые игры.

Из окна и с балкона было видно еще и парящую над крышей последнего перед Пушкинской площадью дома скульптуру. Сейчас скульптуры этой уже нет, говаривали, что сделана она была со знаменитой балерины Большого театра Ольги Лепешинской. Моя задача – сделать реестр некоторых вещей, с которыми я прожил жизнь. Вещи, как известно, долговечнее людей и обладают талантом напоминать о времени.