Михаил Башкиров - Страсти обыкновенные (сборник)

Студент повернулся к стене.

Кажется, писательская дочка вела себя немного странно?.. Вроде оглянулась в конце тусклого коридора… Или это сейч – ас кажется, что оглянулась?..

В засыпающем сознании начали медленно смешиваться модные девичьи очки, прямая челка, желтая пушистая кофта, раскрытая книга, лыжи у зеркала, рюкзак…

И в довершение ко всему где-то далеко-далеко застрекотала вдохновенно пишущая машинка, выдавая очередную страницу очередного опуса…

– Достопочтенный рыцарь от филологии, вы готовы приступить к покорению прекрасной дамы, которая откроет вам заветные врата к вершинам познания, академическим титулам и благам?

Андрюха взял со стола диетические яйца.

– Готовь сковородку!

– Ты что, серьезно поверил, что я готов приударить за кем угодно ради сомнительного результата? Да будь она хоть сама Елена Прекрасная, мне было бы тошно при одной мысли…

– Какие мы чувствительные.

Андрюха тюкнул по яйцу ножом.

– Достань молоко… А вот Елена Прекрасная на тебя бы даже не взглянула… Увы, мой друг, ты отнюдь не Парис, а всего лишь тощий сутулый патлатый рефлексирующий студент… Впрочем, правильно сделал, что передумал, куда тебе… Вот если бы мне подвернулся такой случай…

– Вечером пойдем на Бергмана? Сегодня же премьера. Возьми билеты на последний сеанс.

– Ну почему всю дорогу я бегаю за билетами?

Андрюха бросил на сковородку масло.

– Мне еще четыре листа переделывать… Макароновна таки нашла к чему придраться… Дур-ра…

Скромный завтрак из омлета затянулся до двенадцати.

Но вот наконец, сложив посуду в раковину, студенты бесшумно, чтобы не разбудить вернувшуюся после ночной смены мать, оделись.

Выскочили из подъезда.

Свернули к заснеженным кучам земли, которые еще с лета оставили строители, и пошли наперерез к троллейбусу мимо крутых склонов, отшлифованных ветром, – из промороженной глины торчала гнутая ржавая арматура.

Перед ними здесь пробежал только один человек, оставив размашистые глубокие следы.

Видно было, как у траншеи он поскользнулся: на белом скате справа – четкий отпечаток пятерни.

Троллейбус простоял на кольце не меньше десяти минут после того, как друзья влезли в пустой салон.

Студенты бросили в кассу один троячок и смело взяли два билета – один оказался счастливым.

Вошла девушка в лисе и застыла у окна, прислонившись к гнутому поручню.

Друзья заспорили, какого цвета у нее глаза.

В таких спорах студент всегда выбирал карие, а Андрюха не признавал других, кроме зеленых.

После того как Андрюха прошелся к задней площадке и обратно, выяснилось, что у особы в лисе глаза неопределенно-серые, как сегодняшнее провисшее небо.

– Кстати, забыл вчера уточнить маленькую деталь.

Андрюха снял перчатку.

– Какого цвета глаза у прекрасной дамы, которую вы героически отказались очаровывать?

– У нее была французская оправа.

Студент обернулся к задней площадке.

Лиса по-прежнему стояла неподвижно, даже не заплатив.

– Точно такую же оправу я недавно видел у соседки… Прибегала к матери похвастаться.

– А все-таки я уверен, что наш план по охмурению писательской дочки…

– Стоп! Стоп! Давай, если ты сумеешь познакомиться с грустной лисой, то я влезу в предложенную тобой авантюру.

Троллейбус разом сомкнул двери, задребезжал кронштейнами по обледенелым проводам и выбрался на трассу.

– Я бы ее охмурил в течение одного пролета, но, видишь ли, она весьма похожа на печально известную тебе особу, которая имела глупость выскочить замуж за плюгавенького лейтенанта.

– Да, твоя Верка в прошлом году такую же лису таскала. А что, все забыть не можешь первую любовь?

– Смеешься… Погляжу на тебя, когда ты наконец-то втюришься по-настоящему и получишь отставку.

– Сие мероприятие запланировано у меня на двадцать пять лет. Самый цветущий возраст.

– Значит, встречаемся, как обычно, у памятника – и в кино! А после сеанса двинем к тебе. Последний диск – это вещь! Мне «Блюз ржавых крыш» всю ночь мерещился, представляешь, – не сон, а сплошная музыка.

– А у меня в мозгу пишущая машинка долбила, как дятел…

Через час студент сидел в читальном зале, на излюбленном месте возле фикуса, рядом прогнувшимися под тяжестью Брокгауза и Эфрона полками.

Когда надоедала обязательная литература, он брал с полки наугад том словаря, открывал и смотрел иллюстрации – особенно нравились солидные, в полный лист, спрятанные под полупрозрачной бумагой.

Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства.

Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой «Огонька» за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи…

Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.

Какой-то аляповатый цветок – то ли роза, то ли гвоздика… Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, – и вон из головы… Обращать внимание только на глаголы… А название – чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера…

Студент открыл вторую часть – какая разница, откуда начинать…

Положил сбоку тетрадь и ручку.

Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу – и вдруг вернулся назад.

Как же сразу не заметил?..

Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.

Сползающие на кончик носа очки… Жест безымянного пальца – наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек… Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет…

Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.

Значит, получается, что у нее черные глаза… А может, и не черные… Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось – указательным…

Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.

Роман-то сделан крепко: передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец – оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути…