Светлана Гагарина - И в целом мире одиноки мы

– Неблагодарная! – продолжал сокрушаться Игорь Петрович. – Я для тебя всю жизнь прожил! Всё делал для тебя! А ты для меня даже супа сварить не можешь! – и он попытался даже ударить Ирину своей клюкой.

Ирина закрылась руками. Сумка с дешёвеньким ноутбуком внутри с грохотом упала на пол. Клюка больно ударила её по пальцам левой руки. Это была последняя капля.

– Как ты мне надоел! – взорвалась Ирина. – Надоел! Надоел! Надоел! – кричала она, больше не стесняясь быть услышанной соседями. – Я хочу к маме! К моей мамочке! – уже плакала Ирина. – Я не могу больше тебя терпеть, не могу! – и Ирина, увернувшись от отца и его клюки, повернулась к двери и попыталась быстро открыть замки. Замешкавшись с цепочкой, она успела принять на спину ещё пару ударов клюки от своего отца. Сняв цепочку и открыв дверь, Ирина, захлёбываясь в слезах и рыданиях, утопая в море обиды и ненависти, понеслась вниз по лестнице и выбежала на улицу.

Тётка Машка, соседка, наблюдала происходящее через щель полуоткрытой двери. Она, как и все тётки в этом подъезде, сильно жалела, по их мнению, бедного и несчастного старика, и они осуждали при каждом удобном случае его самовольную и неблагодарную дочку. И никто не хотел вдаваться в подробности жизни Ирины и Игоря Петровича. Всё думали так, как думали, и не хотели думать иначе.

Ирина шла по пустынной ночной улице, вытирая ладонями нескончаемо текущие слёзы. Она просто шла. Сама не зная куда, зачем; и что будет потом – в данный момент её совсем не интересовало. Тяжёлый груз давних сложных взаимоотношений давил на неё, съедал изнутри, грыз её и без того потрёпанную душу.

Ирина увидела автобусную остановку. Начинал накрапывать дождь, поэтому она спряталась под козырьком. Сев на лавку, она задумалась. Продолжать жить такой же жизнью ей совсем не хотелось. Возвращаться домой тоже не было желания. Она чувствовала полнейшую опустошённость. Отчаянье. Одиночество.

Будь мама жива, такого бы с ней не случилось… Да, об этом Ирина думала постоянно. Она часто смотрела на мамины старые фотографии. Раз за разом, она перелистывала альбомы и, прикасаясь пальцами к её изображениям, грустила и мысленно будто обнимала её. Одну из маминых фотографий она всегда носила с собой. Маленькая, она всегда лежала в Ирином кошелёчке. Вот и сейчас, Ирина достала свой кошелёк, открыла его, и оттуда на неё, прямо из фотографии, улыбалась мама. Ирина заплакала ещё сильнее.

Дождь усилился и зашумел, нарушив ночную городскую тишину.

Немного успокоившись, Ирина закрыла кошелёк и положила его обратно в карман. Потом она, сидя на лавке, несколько минут смотрела на дорогу, по которой текли ручьи, образовывающиеся от падающих крупных капель дождя.

Неожиданно начавшись, дождь так же неожиданно закончился, оставив после себя мокрый асфальт, лужи, свежесть и ночную прохладу. Ирина сидела на этой одинокой пустой остановке, кутаясь в своей ветровке от веявшей прохлады. Она подняла голову и посмотрела на крышу остановки, с которой стекали последние дождевые капли.

В соседней деревушке, в часе езды от города проживала баба Люба. Жила она одна.

Муж бабы Любы, ветеран Великой отечественной, умер четыре года назад. Похоронив его, она долго переживала, плакала. Но слезами горю не поможешь, человека не воскресишь. Она продолжила вести хозяйство, как и раньше. А как иначе? Иначе не прокормиться. Без Пал Иваныча, конечно, ей было тяжело. Помочь было некому.

Дочка Надя жила в городе, с семьёй, навещала мать довольно редко. Баба Люба свыклась с мыслью, что у дочери есть самая важная работа, где она была просто незаменима, будто без неё вся работа встанет, и организация развалится на части. Надя никак не могла выкроить в своём напряжённом графике хоть немного времени, чтобы потратить час-другой на дорогу к матери в деревню и навестить её.

Внуки почти не видели свою бабушку и даже иногда забывали, как её зовут. А мужу Нади, Степану, вовсе были не интересны ни деревня с её бездорожьем, ни эта бабулька, являющаяся его тёщей. Степан вообще был супер занятым человеком. В его адвокатской деятельности не было ни минуты свободного времени. Домой приходил поздно, постоянно по работе кто-то названивал, на столе росли нескончаемые кипы бумаг из дел клиентов… Всё это было неотъемлемой частью жизни Степана. На детей и жену не хватало ни сил, ни того же времени.

Надя часто обижалась, высказывала ему по ночам или ранними утрами, когда он торопился на работу, о том, что ей не хватает мужского тепла и ласки, а детям заботы отца. В ответ она лишь слышала, что такому кормильцу в семье, как он, она могла бы делать поблажки и довольствоваться тем, что есть. Он постоянно твердил о том, что она тратит его, не без большого труда заработанные деньги, и может позволить себе сходить в кинотеатр или кафе в то время, как он пашет на поприще правосудия. Надя, конечно же, отвечала ему, что она тоже много работает, к тому же ещё и занимается детьми и нескончаемыми домашними хлопотами. Но Степан был уверен в своей правоте и не придавал никакого значения словам жены, утверждая, что Надя сильно преувеличивает свою роль в жизни семьи и пытается вызвать у него жалость. Из-за всего этого Надя постоянно находилась в унылом и подавленном состоянии. Частые скандалы, сексуальная неудовлетворённость, одиночество – всё это вызывало упадок сил и пребывание в плохом настроении, что сказывалось на детях. Бывало, она на них беспричинно кричала, взрывалась, частенько шлёпала и наказывала.

В этой суматохе монотонно проходивших серых дней, в течение которых не было ни намёка на просвет, у Нади не возникало ни малейшего желания ехать в какую-то, богом забытую деревню.

День бабы Любы начинался в пять утра. Надо было успеть и коровок подоить, а потом отогнать их в стадо к пастуху, и свинкам корма насыпать, и водички свежей подлить, и курочкам принести травки зелёной да пшенца побольше, чтобы яички сносили покрупнее да почаще. Да, хлопот с утра хватало.

Ближе к полудню баба Люба сажала рассаду, поливала растения, полола сорняки. Делала она это потихоньку, не спеша. Здоровье уже было не то, что прежде. Нагибаться было тяжело, кружилась голова. Ещё и давление мучило, и кашель, и глаза плохо видели. Бывало, поработает старушка немного, ан нет-нет, да и сядет под грушу раскидистую в теньке отдыхать, отдышаться не может, пот со лба тряпочкой вытирает. А как жажда замучает, так зайдет в сарай и из бидона наберёт помятым от времени алюминиевым ковшиком прохладной водички и жадно пьёт, прицмакивая почти беззубым ртом.

Днём, когда солнышко совсем уж начинало пригревать, баба Люба шла отдыхать. Домик её покосился от времени, имел накренившуюся крышу, крытую потрескавшимся шифером, поросшую жёлто-зелёным мхом. За долгие годы на эту крышу ветра надули немного песка, который спрессовался и навсегда застыл между волнами шифера. В этот спрессованный песок попали семена различных сорняков, надуваемые тем же ветром. Смачиваемые частыми моросившими дождями, семена прорастали прямо на крыше, образовывая некрасивые клочки бесполезного сухостоя. Стекла не некоторых окнах треснули, рамы состарились, краска на рамах выцвела и растрескалась.