Светлана Гагарина - И в целом мире одиноки мы

И никто в деревне никак не мог разузнать, кто же это воровством занимается. Да и кто мог узнать, одни старики кругом. Ни полиции, ни колхоза, ни молодёжи. Нет никого, кто бы мог защитить старый люд.

В ту самую ночь, с четверга на пятницу, баба Люба плохо спала. Ворочалась с боку на бок. Наутро, не выспавшись, и совсем плохо себя чувствуя, баба Люба вышла во двор.

– Ой, что же это? – крикнула баба Люба. Старые ворота на заднем дворе были приоткрыты. Старушка засеменила своими неуклюжими шажками к коровнику и ахнула. Коровник был пуст.

– Ой, украли, украли! – закричала баба Люба, а сердце у самой так и выпрыгивало из груди. – Помогите, люди добрые! – и баба Люба выбежала со двора через приоткрытые ворота.

Соседка, баба Пелагея, гнавшая свою корову на пастбище к пастуху, остановилась.

– Чего случилось, Люба? Чего кричишь?

А баба Люба, еле бежала, задыхалась от горя и слёз и кричала:

– Украли! Украли коровушку мою! Да за что мне это!

– Ой, Люба, Люба! Да не может быть?

– Да как же я без коровы, как без молочка-то! Мартушка моя! Да что ж за злыдень это сделал!

Долго причитала баба Люба. Многие соседи, деды да бабульки, гнавшие своих коров к пастуху, останавливались, слушали её причитания, сочувственно опускали голову перед бедной старушкой, но ничего поделать не могли. И гнали своих коров дальше. А баба Люба так и осталась стоять посреди узкого проезда в грязных галошах, корить вора и утирать краем затасканного платка, которым она всегда покрывала голову, градом лившиеся слёзы из тусклых глаз.

Баба Люба медленно, тяжело шаркая галошами, дошла до своих полуразвалившихся ворот на заднем дворе, ещё раз зашла в пустой коровник и, глядя на эту пугающую, бесконечную пустоту, там, где никто не попьёт водички из корытца, не съест сена со стоящего неподалёку стога, не взглянет на неё своими большими влажными глазами, жуя былинку, и не замычит в ответ на доброе слово.

– На кого ж ты меня покинула, Марта, – совсем тихонько запричитала баба Люба, утирая слёзы краем платка.

Она вышла из коровника. Совсем уж тихо было в курятнике. Старушка отворила дверцу курятника, вошла туда и ахнула. Ни одной курицы не сидело на насесте. И тишина кругом. Баба Люба схватилась за сердце, заохала, кое-как вышла из курятника, опираясь за его гнилые доски. Ей показалось, что она перестала дышать и даже готова была прямо тут умереть. Дойдя по узенькой тропке к сараю и держась за сердце, баба Люба начала звать кошку тихим, прерывающимся голосом:

– Кысь-кысь… Кысь-кысь… Марфа, Марфушка, кошечка моя. Поди ко мне, милая, где ты, не вижу тебя…

На мешках лежала кошка, неподвижно, высунув язык. Жёлтые глаза потускнели и остекленели. Рядом, в ведре с водой, откуда любила пить кошка, на дне лежали утопленные котята. Они все вместе были связаны вокруг животов тонкой верёвкой, к которой был ещё привязан булыжник. Два беленьких с тёмными пятнышками, и два сереньких мёртвых пушистых комочка проглядывались сквозь водную гладь.

Баба Люба, увидев всё это, почувствовала сильную резь в груди и невыносимую тяжесть на душе.

И умерла.

Она упала прямо на ведро с водой. Вода из ведра вылилась, и котят вынесло бы вместе с водой на земляной пол рядом со старушкой, но булыжник крепко держал их на привязи подле себя, на дне ведра.

Неизвестно, сколько бы так пролежала баба Люба, но сосед, дед Арсений, услышав про кражу, решил навестить одинокую старушку и посочувствовать. Да и просто поговорить. Около месяца назад его тоже обокрали, только свинью увели. И он решил развить эту тему с соседкой. Дед несколько минут околачивался около калитки, звал бабу Любу, глядел через забор, но никто не отзывался, и никого во дворе не было видно. Тогда дед Арсений решил сам войти, без приглашения. Он вообще был сам по себе странный. Ходил с палочкой, прихрамывая на левую ногу, в вытянутых льняных штанах и светлой поношенной рубахе. На голове его осталось совсем мало седых волос, но они смешно торчали в разные стороны и были вечно нечёсаные. Этот дед вообще любил поговорить. Частенько хаживал он по дворам и заходил в калитки без спроса. Но к этому жители деревушки давно привыкли и не обращали на это внимания. Наоборот, многие были рады скоротать однообразно тянущиеся трудовые дни за разговорами с дедом Арсением, у которого всегда было о чём поговорить или что спросить.

Вот и сейчас дед, шагая мелкими шажками и опираясь на палочку, вошёл во двор и направился прямиком во двор.

– Аркадьевна? – крикнул он своим старческим голосом. – Аркадьевна? Ты где? Иди, поговори со мной, Аркадьевна. У тебя, я слышал, тоже животину покрали? – но ему никто не отвечал. Дед дошоркал своими сильно поношенными ботинками до сарая.

– Люба! – ахнул дед, и сам чуть было не упал. Он увидел старушку, бездыханную, лежащую на мокрой земле полупустого тёмного сарая.

Из последних сил, опираясь на палочку трясущимися от жуткого волнения морщинистыми руками, он подошёл ближе и с большим трудом опустился на колени, склоняясь над телом. Он поднёс руку к лежащей старушке и осторожно потормошил её за локоть.

– Люба? Любава? Ты чего-то разлеглась?

Но баба Люба не двигалась.

Дед Арсений повернул голову и медленно, с опаской, прислонился ухом к её лицу.

– Неужто померла? Люба? Ты померла что ли?

Тут дед увидел мокрые комки утопленных котят, перевязанных верёвкой, лежащих в ведре около булыжника.

– Матерь божья! – воскликнул дед. – И животину увели, и котят потопили. Изверги!

Дед попытался подняться. Так тяжело ему было, дряхлому.

– Изверги! – не уставал повторять дед Арсений, дрожа всем телом от страха от увиденной смерти и покраснев от усилий. – Проклятые!

Дед хотел было выйти из сарая, но услышал непонятное шуршание в глубине сарая. Он уж, было, подумал, что крысы сбегаются, чуя мертвечину. Дед попытался разглядеть в темноте того, кто шуршит, и уже было приготовился отгонять крыс своей палочкой. Но ничего не было видно. Но что-то всё же продолжало шуршать. Дед решил сам подойти и посмотреть. Опираясь дрожащей рукой на свою палку, он с усилием сделал несколько дряхлых шагов в своих до безобразия поношенных ботинках по направлению к доносящимся звукам. Дед почти вплотную подошёл к противоположной стене, остановился и стал прислушиваться. Шуршание доносилось из стоящей рядом, давно пустующей самодельной ёмкости для корма скота. Дед Арсений с опаской глянул внутрь её.

– Господь всемогущий! – воскликнул дед. На дне ёмкости копошился пушистый маленький комочек. Пятый котёнок Марфы, беленький, с тёмным пятнышком на боку. Он случайно упал в ёмкость.

В ночь кражи Борька был подвыпивший, впрочем, как и всегда. Никто и не помнил его ни маленьким, ни трезвым, даже его собственная мать. Ему хотелось не то веселья, не то просто от безделья – он решил что-нибудь продать. А чтобы что-нибудь продать, нужно что-нибудь украсть. У него не было ни гроша за душой, и вообще ничего у него не было. Лишь старая хата, построенная ещё его прадедом да несколько плодовых деревьев в саду, которые наполовину высохли и почти не плодоносили. Он знал, что с четверга на пятницу ему нужно хоть что-то украсть, чтобы подзаработать на пузырь бодяги. С вечера, заправившись самогонной дрянью, дождавшись, пока мать-старушка уснёт, он в ночной темноте по-тихому прокрался во двор к бабе Любе. Он тихонько приоткрыл старые ворота заднего двора. Ржавые петли на мгновение скрипнули и тут же замолкли. Борька от испуга быть замеченным приостановился, но этот скрип никто из полу глухих пожилых соседей услышать всё равно не мог. Тут Борька почему-то сразу ринулся в сарай. Неизвестно, что он хотел там найти у бедной старой одинокой женщины. Но на всякий случай он всё же хотел заглянуть вовнутрь.