Владимир Коркин (Миронюк) - На Юго-Западном фронте и другие горизонты событий (сборник)

Что за нелепость привела австрийца в расположение их части, и как это могло случиться, никто толком не уразумел. Он возник, как привидение, поздно ночью у кромки болота и небольшого лесного массива. После прошедшего недавно дождя, глинистая почва раскисла, грязи вокруг хоть отбавляй, однако обмундирование вражеского бойца, как новенькое. Не с аэроплана же он спустился. Да не летали они в ту пору над фронтом. И как мог, когда никакой системы для спуска по воздуху не нашли. Форма одежды незнакомая, каски такой, как на его башке, прежде не видели. Вместо винтовки некий короткий обрубок ствола с прикладом, в подсумке магазины, набитые патронами. Строчит пленный по-немецки, как пулемёт, ни шиша не разобрать. Взводный спросил у Степана Хмелько:

– Вроде бы, я за войну малость научился шпрехать по ихнему, не дурак поди, а тут – ни бум-бум. Ты же грил, что и чешским и немецким владеешь. Сообразил, что он несёт и к чему?

– Так точно, владею. Прибившийся к нам германец, видать, чешет на каком-то немецком диалекте. Говорит грамотно, литературно, много умных словечек. Наверное, житель крупного города, может быть, по образованию учитель словесности. Он и сам не поймёт, как тут у болота очутился. Стоял на посту, потом туман густой пошёл. Слезы брызнули. Голова заболела. Глаза протёр, всмотрелся, а где его пост – не видит. Пошёл по тропке, тут его и схватили.

– Значит так, нижние чины, Хмелько и Миланюк, в мать вашу ети, будете сопровождать германца в штаб генерала Зайончковского. Думаю, как это пленёный к нам приблукал? Мы же в нескольких километрах от первой линии фронта. То ли дезертир, то ли хитрюга-разведчик?! Документ при нём не ясный. Я уж все австрийские части знаю, что супротив нас. Тут и из 53-й пехотной дивизии 127-й ландштурменной бригады, и части 26-й ландверной дивизии, и кавалерийцы 10-й дивизии, и пехотные части 41-й гонведной дивизии. О такой части, как в его документе, и не слыхивал. Смотреть в оба! Всё, что нашли у него в карманах, кладите в один вещмешок, оружие в другой. Доставить германца честь по чести и доложить, как положено. Сейчас наш полковник как раз в штабе фронта. На всякий случай на двое суток взять запас сухих продуктов у каптенармуса. Кто знает, сколько там вас продержат. А на довольствие впопыхах могут и не поставить. И доложите, по сказанному мной чуть позже, обстановку в районе нашего резерва. Да, руки германцу не развязывать на марше. Ежели что, пусть терпит. На сборы даю пятнадцать минут. Шагом, марш!

Сон солдат был прерван, потому шли не разговаривая, зевали, да слегка подталкивали в спину прикладом винтовки германца. С первыми проблесками зари повеселели. Светало. Они знали – за тем разбитым австрийской артиллерией селом располагаются убежища для начальствующего состава и штабы с блиндированными наблюдательными пунктами. Они выходили со стороны тыловой оборонительной линии, никто в эту сторону не вёл наблюдение. Ещё с полкилометра, и охрана их группу непременно возьмёт в кольцо. Тут ветер, поддувавший с юга, резко сменил направление, погнал туман с болотистой низины в их сторону. Теперь они ступали осторожно, словно пробирались через ватное препятствие. А вражеские батареи со своих закрытых позиций устроили кромешный ад. Снаряды утюжили разгромленное село, доставали и убежища высших офицерских чинов. Близкие разрывы погнали горячие волны к троице. Засвистели осколки. Один из них свалил с ног Степана, другой – ширкнул по прикладу винтовки Сашко, и чуть изменив угол полёта, порвал ему слегка мышцу предплечья. Германец вдруг как-то странно подпрыгнул и исчез в клочьях тумана. Когда боль утихла, Миланюк открыл глаза. В нескольких шагах от него распластался на траве истекающий кровью друг. Рядом валялся заплечный мешок с вещами германца. Второго мешка, где лежало необычное оружие пленного, вообще нигде не было. «Видать, куда-то взрывами отнесло в сторону», – подумал Александр. А немец, словно в воду канул. Саша подполз к Степану, тот был недвижим, но жив. Пока делал перевязку, приводил в чувство Хмелько, канонада стихла. Вдалеке, на линии фронта строчили пулемёты, гремели винтовочные выстрелы. Шёл яростный бой. Сашка из последних сил тянул Степана, повисшего на его плече.

– Сашко, а куды девался германец? Нигде не видать.

– Откуда я знаю, жало ему в печень! А вдруг прямое попадание, или близкие разрывы. Значит, либо разметало в клочья, либо начисто сожгло. И мешка с его железной палкой нет.

– Так в штабе и говорить станем. А то затаскают по судам. Мол, на глазах германца в клочья порвало.

Послышался конский галоп, навстречу им летел казачий разъезд.

Степан и Александр не разлучались в дальнем тыловом лазарете. Здесь они фактически узнали, как в июне и июле развивались события на поле боя. Победа давалась ценой немалой крови. Затаив дыхание, слушали нижние чины воспоминания раненного солдата из 42-й пехотной дивизии о том, как погибли в сражениях всё командиры полков, как расстался с жизнью командир его 166-го пехотного Ровненского полка Сыртланов: полковник со знаменем первым в атаке вскочил на бруствер вражеского окопа, и пал геройской смертью. Другой боец из 3-го батальона миргородцев полковника Савищева 4-й армии говорил, как они под пулями брали один за другим чуть ли не пятьдесят рядов наэлектризованной проволоки. Трофеев захватили море – несколько тысяч пленных, орудия. Потери наших войск были ужасными, за одну неделю наступательных боёв русские войска потеряли только на Западном фронте восемьдесят тысяч убитыми и ранеными. Германская армия не гнушалась применять газовые атаки. Они услышали рассказ пехотинца 10-й армии, как у Сморгони немецкая газовая атака сгубила тысячи бойцов Кавказской гренадёрской и 48-й пехотной дивизии. Геройски погибли офицеры грузинских и мингрельских гренадер. Ушла из жизни, сняв маски, и 1-я батарея второочередной 84-й артиллерийской бригады поручика Кованько, его земляка.

Ранения у наших друзей оказались не тяжёлые. Однако у обоих приятелей развился атеросклероз нижних конечностей, наметились нарушения в костной системе, у них возникали спарадические головные боли, причём со странными для молодых людей внезапными провалами в памяти и даже потерей сознания. Всё явственней проявлялись симптомы заболеваний сердечно-сосудистой системы. Медики полевых лазаретов, загруженные работой с тяжелоранеными, не могли уделять много внимания Хмелько и Миланюку, но и как выписать в часть? Можно комиссовать, только родом они из мелких украинских городков, да ещё и войной побитых. Всё ж кровь за отечество и царя-батюшку пролили. Для их лечения нужны совершенно иные условия. Консилиум врачей решил направить этих нижних чинов в глубокий тыловой госпиталь. Им повезло: попали в лазарет на колёсах. Проверив документы и разные формуляры, фронтовых друзей проводили в вагон для легкораненых. Тут воздух здоровее, чем в соседнем. Там лежат, постоянно постанывая, крест-накрест перебинтованные братья по оружию. Поезд двигался не спеша, долго стоял на станциях и разъездах. Они выскальзывали тогда в шинели, чтобы окунуться в морозец поздней осени, вдохнуть немного свободы, потоптать снежные замети, потрепать ласково, когда подвернётся, привокзальную собачонку, прикупить у проворных бабулек горячих шанежек, одну непременно подать своей сестричке милосердия, чтобы та осталась довольна, не оставила их без своего пригляда. Всё ж отчего-то ломило кости ног и рук, а когда и выкручивала их сила некая, да продолжались непонятные бабьи, как им казалось, обмороки. На конечной станции, сдавая их в губернский гарнизонный госпиталь, доктор Шмидт, главный врач поезда, не преминул сказать лечащему врачу: