Александр Староверов - РодиНАрод. Книга о любви

–  Я хочу, чтобы ты мне делала это, – говорил он, и я делала.

–  А сегодня я желаю воспользоваться той частью твоего тела.

Я послушно подставляла искомую часть, и он пользовался. Каждый день я получала простые и понятные подтверждения своей востребованности. На фоне окружающей запутанной лжи и лицемерия наши грязные отношения казались прозрачным горным родником. И я пила из этого источника большими судорожными глотками, задыхаясь от оргазмов, счастья и любви. Да, да, голубчик, любви, как бы дико это ни звучало. К сожалению, женская физиология быстро исчерпаема. Ну, куда, ну, как? Где найти еще одну узкую полость для трения? Как еще изогнуться сто пятидесятым способом? Можно ли ублажить любимого и себя новизной, когда рук всего две, пальцев десять, про непарные органы я и говорить не буду. Как писал мудрый поэт:

Вне тела оказался действительно целый океан радостей. От физиологических упражнений Игорь перешел к психологическим экзерсисам. Он начал стремительно хаметь. Теперь, чтобы заслужить близость со своим властелином, я должна была драить полы в его комнате и отстирывать подванивавшее бельишко. Иногда этим дело и ограничивалось.

–  Извини, Пулька, – говорил властелин, – устал, смена на работе была сложная.

И да, забыла сказать, голубчик, полы я драила голенькая. А если ему казалось, что я принимала недостаточно эффектные позы, он лениво бил меня по попе ремешком с армейской бляхой в виде звезды. Часто Игорь опаздывал на свидания. Я могла ждать его у памятника Маяковскому часами. Однажды не дождалась и ушла. На следующий день он избил меня, и не солдатским символическим ремнем, а своими удивительными красивыми руками.

–  Сука, тварь, шлюха подзаборная! – кричал он, сидя на мне, вырывая одной рукой волосы на голове, а другой крепко сжимая шею. – Ты что о себе возомнила, тварь? Кто тебе разрешил?

–  Прости, Игоречек, я не хотела, я думала, ты не придешь, я два часа тебя ждала.

–  Кто тебе разрешил думать, корова тупая? Ты не для того, чтобы думать, ты обслуживать меня должна. Поняла, мокрощелка?

Он сидел на моей спине, засовывал пальцы в мой рот, растягивал губы и тянул голову назад. Уголки губ треснули, из них сочилась кровь. Едва шевеля языком, путаясь и задевая пальцы Игоря у себя во рту, я промычала:

–  Я лю-блю тебя. Я боль-ше не буду. Ни-ко-гда. Я бу-ду об-слу-жи-вать.

–  Давай, – сказал он, отпустил меня и лег на диван.

Мотая головой и мыча, роняя на пол кровь из порванного рта, я поползла к нему. Он долбил меня, как отбойный молоток стахановца угольный пласт. Долбил и целовал в разбитые губы. Кончая, Игорь впервые за время нашего знакомства простонал сквозь сжатые зубы:

–  Я люблю тебя, сука-а-а-а-а…

Услышав эти слова, я разрыдалась, и меня накрыл такой оргазм, такой оргазм… наверное, если подключить ко мне тогда провода, Москва месяц бы жила на моем электричестве.

Через год Игорь признался, что он лейтенант КГБ, работает на Лубянке, а история про мастера лампового завода – это легенда для наивных комсомолок вроде меня. Я и раньше догадывалась, слишком он был непрост для обычного фабричного парня. Отношения наши к тому времени утряслись и вошли в спокойное, если так можно выразиться, русло. Каждый прочно занимал отведенное ему место. Свидания как таковые закончились. Игорь просто говорил мне:

–  Жди на Пушкинской с восьми до одиннадцати.

Я ждала, и он приходил или не приходил, что случалось чаще. Когда хамство достигало апогея и я, с трудом наскребая по сусекам остатки достоинства, пыталась взбрыкнуть, он выкладывал последний козырь:

–  Родина, Пулька, в опасности. Государственная необходимость заставляет меня вести непростой, не всем понятный образ жизни. Ну, ты-то меня понимаешь?

Я делала вид, что понимаю, и все шло своим чередом. Как-то раз Игорь приказал ждать с девяти до одиннадцати около его дома. Я ждала. Ключей от своей комнаты он мне не доверял, объясняя это большими государственными секретами в его комоде. Я ждала, я была послушной девочкой. В пять минут двенадцатого он показался из-за деревьев. Сердечко, как всегда, затрепетало от радости. «Вот хорошо, что не ушла, – похвалила я сама себя. – А то бы разминулись». И уже хотела радостно кинуться ему на шею, прикоснуться к его удивительным рукам и тяжелым распускающимся бутонам ладоней, но вдруг увидела идущую рядом с ним девушку. Оборвалось что-то внутри, нитка какая-то лопнула по самому главному, скрепляющему меня шву. Я осыпалась внутрь, но осталась стоять на месте. «Может, это просто прохожая, – пыталась уговорить я себя, – может, рядом просто идет?» Нет, девушка держала его под руку. «Тогда соседка. Соседка, он говорил, что у него молодая замужняя соседка в коммуналке объявилась». Они подошли поближе, и стало видно, что Игорь обнимает девушку за талию. «Тогда сестра, он рассказывал о сестре в Пскове, встретил ее на вокзале и сейчас домой ведет, сюрприз мне устроить решил, познакомить с сестренкой». Не решаясь заговорить первой, я провожала проходившую мимо меня парочку глазами, полными ужаса и мольбы.

–  Игорь, – кокетливо обратилась к моему властелину спутница. – А чего это девушка на нас так странно смотрит?

–  Которая, – засуетился он, – эта?

–  Эта, эта, со странными выпученными глазами. Это твоя пассия бывшая, что ли?

–  Да нет, ты что, это соседская девчонка Пулька – дурочка, с головой у ней не все в порядке. Смотри, я ей сейчас конфетку дам, она обрадуется и очнется.

Он протянул мне леденец в пестром фантике, я машинально взяла, а они пошли дальше. Из раскрытой двери подъезда до меня донесся противный смех и масленые слова девицы:

–  Леденец, ха-ха. А мне ты дашь леденец, ха-ха-ха? Смотри-ка, лицо у нее и впрямь разгладилось. Дурочка, а леденцы сосать любит. Ха-Ха-Ха-Ха…

Дверь в подъезд захлопнулась, голоса смолкли. Я стояла в сгущающихся майских сумерках и держала в руке конфету. Лопнувшая по самому главному шву нитка раскрыла мое нутро, и мне почудилось, что сжавшиеся от ужаса внутренности вывалятся сейчас на асфальт, смешаются с пылью, пропитают ее бурой застывшей кровью. Чтобы оттянуть катастрофу, я развернула фантик, вытащила леденец, положила в рот и стала яростно перекатывать его языком. Это что-то напомнило мне. Что-то очень знакомое и приятное. Я представила, как там, наверху, кокетливая девка так же перекатывает во рту, у себя во рту… Это же мне принадлежит по праву! Только мне! Нельзя!!! От обиды я зарыдала, завыла на всю улицу, но вдруг покраснела, размякла и оборвала вой похабным стоном. В липкой от сладкой слюны гортани стало душно и горячо, и не только там. Я плакала и текла, плакала и текла. Как последняя сука текла во время течки. Я понимала, что прощу ему все, и это прощу. Я понимала, что я очень нехорошая, и не я должна прощать, а меня. Я все про себя понимала. На следующий день Игорь, неловко путаясь, объяснил, что это не то, что я подумала, а встреча с агентом государственной важности, и что я молодец, не раскрыла его перед агентом, и что… Он еще чего-то говорил, оправдывался и нападал, а я молчала. Я боялась словом или интонацией выдать свое счастье. Нельзя ему было показывать счастье, таким, как он, нельзя. Я молчала, а сама плавилась от гордости. Я снова нужна, я снова по-простому, по-честному востребована. Он меня не бросил, не бросил!