Владимир Волкович - Судьба на роду начертана

Как ни убеждал командир, что полк и без Бориса справится, он все равно напросился на участие в операции:

– Я эту кашу заварил, мне и расхлебывать, – с улыбкой говорил он подполковнику.

Прошло уже более двух часов, как Борис покинул лагерь эсэсовцев. За это время эсэсовцы могли выйти из леса, чтобы еще затемно перейти линию разграничения. Хотя по ночному лесу быстро не побежишь и на это надо брать поправку.

Борис углубился в лес на пути возможного следования группы, в которой сам недавно находился. За ним цепью шли бойцы. Слух и зрение Бориса были настороже, чутье разведчика подсказывало, что отряд эсэсовцев рядом. Луна вышла из-за туч, и в ее неверном свете Борис увидел беззвучно двигающиеся силуэты.

– Стрелять только по моей команде, – передал он по цепи.

Немцы, возможно, тоже заметили бойцов, их движение прекратилось. Никто не решался выстрелить первым, чтобы не обнаружить себя в темноте. Вдруг из чащи вырвался человек. Он бежал и кричал:

– Nicht schissen! [7] Не стрелять! (нем.) Не стреляйте, камараде, не стреляйте, товарищи.

Борис узнал старого Курта. Из кустов, где засели эсэсовцы, раздалась короткая автоматная очередь, и крик его захлебнулся. Немцы, поняв, что обнаружены, решили идти на прорыв, они надеялись проскочить в темноте. Мощным автоматным огнем и гранатами они прокладывали себе путь. Сблизившись с бойцами, схватились врукопашную. Борис сразу вычислил оберста по блестевшей под лунным светом пряжке ремня, с которым тот никогда не расставался. На пряжке было выгравировано: «Гот мит унс» – с нами Бог.

«Ну, Бог тебе сегодня не поможет», – подумал про себя Борис, боясь только одного, чтобы оберста не застрелили. В несколько прыжков он настиг немца и свалил его на землю. Они катались по земле, пытаясь одолеть один другого. Оберст оказался хорошо подготовленным физически и знал приемы борьбы, а Борис еще не совсем оправился от ранений.

Неизвестно, чем бы закончилась эта борьба, оберст уже оседлал Бориса и вытащил нож, если бы подоспевший боец не ударил его по голове.

– Ну что ты наделал, – с таким отчаяньем произнес Борис, глядя на неподвижно распростертое тело, как будто потерял родственника.

– Виноват, товарищ капитан, я же легонько его, скоро оклемается, – сокрушенно ответил боец. Он посветил в лицо лежащему на земле человеку фонариком, и Борис с удивлением увидел, что это совсем не оберст, а один из эсэсовцев, подпоясанный ремнем оберста.

Два свободных дня, которые выпали Борису после боя, ставшего для него заключительным в этой войне, он занимался эпистолярным жанром. Изгрыз уже второй карандаш, старательно описывая все происшедшее с ним за последние месяцы. Написал два больших письма и отдал их на почту. Он думал о том, как обрадуется Аля, получив от него весточки.

Но этим письмам никогда не суждено будет дойти до адресата.

Неделю спустя Бориса вызвали в контрразведку. Долго допрашивали о том, как попал в плен, как оказался среди эсэсовцев. Потом отпустили, потом вызвали вновь.

На этот раз его допрашивал незнакомый майор, присланный, видимо, из отдела контрразведки фронта. «Что-то серьезное, наверное, случилось, раз они этого тыловика важного прислали», – подумал Борис.

Глядя в глаза майору, он уже в десятый раз рассказывал все о себе и о задаче эсэсовского отряда. Тот согласно кивал головой, но Борис чувствовал, что майор ему не верит. Он закончил рассказ и ждал реакции майора.

– Знаете, капитан, – нарушил молчание майор, – не буду от вас скрывать, что у нас имеются совсем иные данные, чем те, которые вы нам здесь рассказываете.

Борис почувствовал, как откуда-то из глубины поднимается душная волна ярости и злости. «Спокойно, спокойно», – твердил он себе. В голове появилась боль, которая после ранения иногда возникала, особенно в минуты сильного нервного напряжения.

– Давайте так, капитан, откровенность на откровенность. Я знаю, что вы боевой офицер, прошедший трудный путь со своей дивизией. Я только не могу понять, для чего вам это понадобилось.

– Что «это», что «это»? Вы мне загадки загадываете?

– Зачем вы – молодой советский человек, офицер, решили присвоить себе драгоценности, отобранные фашистами у сожженных в концлагерях людей? Утаить их от государства.

– Ах, вот оно что, – Борис нервно барабанил по столу костяшками пальцев, – я только одного не пойму: или вы мне лапшу на уши вешаете, или вам ее кто-то навесил.

– Осторожнее на поворотах, капитан, – голос майора стал жестче, – полковник СС Кроненберг успел нам все рассказать.

– И вы верите какому-то эсэсовцу, он мог придумать любую дезу, чтобы выкрутиться. Кстати, как вы его достали?

– Мы взяли его при попытке уйти к американцам. К сожалению, он был допрошен только один раз, вечером, а ночью ему удалось снять охрану и уйти. Утром его застрелили на контрольно-пропускном пункте, он прятался в кузове крытого грузовика и бросился бежать, когда его обнаружили.

Борис усмехнулся, и этот человек, всю войну просидевший в штабе, возглавляет отделение контрразведки, далеко ему до этого эсэсовца Крона.

– Я не удивлюсь, если вы скажете, что это оказался не он.

– Да вы провидец, капитан, это оказался крестьянин, в его мундире и с его документами. А может быть, вы уже эти штучки немецкие изучили, пока были в плену?

– Эти штучки можно изучить и сидя в штабе фронта, в отделе контрразведки, если немного шевелить мозгами.

– Не груби, капитан, – неожиданно перешел на «ты» контр разведчик, – полковник на допросе показал, что вы с ним вместе разработали план операции по вывозу драгоценностей на запад. Поскольку задача эта непростая, вы решили привлечь к этому американцев, а в доказательство существования драгоценностей, чтобы они вам поверили, взяли с собой немного.

Майор открыл сейф, вытащил из него шкатулку тонкой серебряной работы и раскрыл перед Борисом. Шкатулка была полна: тусклой желтизной блестело золото, сверкали разноцветными искрами алмазы, рубины, изумруды, молочно-белые нити жемчуга сплетались с браслетами и подвесками.

– Это мы обнаружили в машине. Теперь ты расскажешь, где спрятано все остальное и какие планы строили вы с полковником.

Борис молчал, пораженный невероятным поворотом судьбы: он, никогда не терявший самообладания в смертельном бою, находивший выход из самых невероятных обстоятельств, оставшийся в живых, когда лапы смерти уже смыкались на горле, вдруг ощутил бессилие перед этим холодно-высокомерным майором, перед системой, которая сомнет его, даже не выслушав, а если и выслушает, все равно не поверит.

Ужасно болела голова, эта боль накатывала волнами, заставляя закрывать глаза и крепко сжимать зубы, боль туманила мозг и рождала ярость.