Лидия Азарина - Чужие дочери

– Мам, ты опять? Сколько говорить, что я не люблю, когда на меня смотрят во сне. Иди ложись…

Раньше по утрам в воскресенье они вместе ходили на рынок, Мила радовалась обновкам, обнимала мать, чмокала ее в щеку и говорила: «Ты у меня самая лучшая мама». Но как-то она сказала, что в Саратове выбор больше, вещи лучше, поэтому походы прекратились: Милочка стала брать деньги на обновки с собой. К обеду в воскресенье вместе собирали сумки и вместе шли на вокзал, медленно, останавливаясь на минуту-другую со встретившимися знакомыми: Антонине Федоровне хотелось, чтобы все видели, какая у нее дочь. Не оставалось времени поговорить, но в следующий приезд…

Уже в поезде Мила вспоминала, что собиралась рассказать матери о новом знакомом – москвиче Игоре, который перевелся к ним с юрфака МГУ, потому что нужно было присматривать за дедом; про его деда, крепкого еще отставника-генерала, который после службы оставил Москву и вернулся на Волгу; и еще о многом. В следующий приезд…

В первые летние каникулы Мила уехала с однокурсниками в Крым и была дома меньше недели. На втором курсе стала приезжать реже. На третьем – очень редко. Ее стала раздражать мамина суетливость, мелочность, которых раньше она не замечала:

– Мама, ты как Плюшкин! Всякую ерунду собираешь. Ну зачем тебе эта старая кофта? Моль разводить? Давай выбросим!

– Нет, ты что?! Я ее распущу, нитки отпарю, выровняю, баба Вера свяжет тебе жакет. Это же чистая шерсть. Выбросим! Так все можно выбросить! С чем останешься?

– Не буду я его носить!

– Ну, не надо, не носи. Мне свяжет. Надо же мне тоже обновку.

– Господи, мама! Давай тебе купим новый жакет. Сейчас пойдем и купим.

– Доча, на какие деньги?

– Мама, ты же вчера получила компенсацию за отпуск!

– Их трогать нельзя! Это тебе на зимние сапоги. И потом, трубу в ванной надо менять, видишь, все время лужа…

Эти мелкие хлопоты, жизнь, где событием была замена трубы в ванной, оскорбляли Милу. Она видела, как другие, ровесницы ее матери, меняют работы, мужей, квартиры, стремятся к достатку и получают его. Мать же, как она теперь понимала, не умела устроиться лучше, боялась перемен, не следила за собой, старела и блекла с каждым днем. У нее стало прихватывать сердце, пришлось бросить уборку в подъездах. Росли цены, жить стало труднее. Мать все чаще жаловалась на усталость, ей уже нужно было прилечь после работы, чтобы вечером чувствовать себя нормально.

Как-то, уже перед сном, разбирая старые фотографии, они заговорили о замужестве.

– Мама, почему ты не вышла после развода замуж? Ты помнишь, к нам все приходил такой кругленький дядька с усами, у него еще машина была черная…

– Ты запомнила? Это Николай Кириллович. Хороший был человек.

– Почему – был? Умер?

– Типун тебе на язык! Почему умер? Жив… Недавно заходил к нам в ЖРЭО. У него теперь фирма, выкупает у нас площади под склады…

– И что?

– И ничего. Не узнал меня, я тоже промолчала.

– Ну, он же не просто так к нам ездил…

– Не просто. Он тогда развелся с женой. Стерва была еще та. Вот и ездил к нам…

– И что? Предложение не делал? Ты бы как-то сама ему намекнула, что ли…

– Нет, он сразу предлагал. Ну, подумай, дочуша, какой замуж, как бы ты себя чувствовала при отчиме? С родными отцами сколько скандалов. Это кажется, что просто, а начнет тобой командовать чужой человек, а я, мать, защитить уже не могу, потому что не только мать, но и жена. Сердце не выдержит. Зачем нам это? Разве мы плохо живем вдвоем?

Миле так хотелось ответить, что очень плохо, что это не жизнь, а существование на грани нищеты, и что совсем незачем было жертвовать собой ради такой жизни. Но взгляд матери был таким привычно-виноватым, что она сдержалась, сказала:

– Это сейчас вдвоем. А когда я выйду замуж? Я всегда говорила, что возвращаться сюда не буду. Как ты тогда одна?

– Ну, выйдешь и слава богу. Будете в гости приезжать. А я не одна… Мы тут с бабой Верой. Ничего, лишь бы за хорошего человека. Главное, чтоб был добрый и честный, чтобы тебя уважал и ценил. Может, есть кто-нибудь?

Миле вдруг расхотелось рассказывать матери об Игоре. Они никак не соединялись, будущие теща и зять.

– Нет, мама. Пока никого.

– Присматривайся, Милочка. Не торопись. Красивых много. Помни, не с красотой жить… Наш папа тоже был красавец, и я, дура сопливая, понеслась замуж не думая. А в нем, кроме красоты и самомнения, ничего и не было. Знаешь, от павлина, кроме яркого хвоста, никакой пользы. Так и у нас получилось. Уехал и слава богу. Хорошо, хватило совести, квартиру не делил. Давай завтра закончим, что-то меня в сон клонит…

Прибирая фотографии, Мила думала: «Нет, никогда так жить не буду. Не знаю, что сделаю, но так мизерно тратить свою жизнь не буду. Прав Игорь, нужно жить ярко, увидеть мир, кругом столько возможностей, столько интересного».

Антонина Федоровна умерла через два месяца от инфаркта. Последние сутки Мила была при ней.

– Знаете, и инфаркт был небольшой, и рубец хорошо сформировался. Просто организм был очень ослаблен, буквально все функции, особенно почек. Не было сил выздороветь, так бывает. Мы делали все, что могли. Соболезную. Справку Вам зарегистрируют в приемной, – молодой кардиолог сочувственным взглядом проводил красивую заплаканную девушку.

Похороны, поминки слились в один черный страшный кадр: скользкая обледеневшая дорога к кладбищу, не тающий на маминых волосах снег, какие-то пьяные мужики, плачущие дети, толстый, в черном костюме, мамин начальник, сующий ей конверт с деньгами, перешептывающиеся соседки, запах свечей, засохший хлеб на рюмке, который почему-то нельзя было выбрасывать…

Мила чувствовала, что жива, но реагирует только какая-то ее часть. Мама, как оказалось, была частью самой Милы, как палец или рука, незаметной, не ощущаемой, пока не потеряешь. Теперь этой части не было.

Надо было жить дальше. Денег после похорон не осталось совсем, даже на дорогу.

Приехал Игорь. Остался на несколько дней, такой чужой, неуместный в их квартире, среди маминых вещей. По ночам Мила чувствовала, как запах его дезодоранта заглушает домашний запах маминых простыней, и ей становилось почему-то обидно, неудержимо катились слезы. Ей не было дела до осуждающих взглядов бабы Веры, поджатых губ соседок, перешептываний за спиной: «У матери ноги не остыли, а она уже хахаля привела…»

Игорь о чем-то договаривался с бабой Верой, несколько раз давал ей деньги, потом приходили соседки, втолковывали ему, что что-то делается не так, – все это прошло мимо Милы. Только в поезде она поняла, что Игорь заказал службы на девять и сорок дней, оплатил поминальные столы в кафе, разрешил соседкам забрать вещи и мебель, сдал квартиру и даже получил аванс. А ей приезжать больше не нужно.