Ирина Головкина - Лебединая песнь

– Попробуем. Приходите завтра в три часа, если не будет метели, – было ответом.

Ася ликовала: такой легкий и приятный заработок! Под предлогом репетиции глинкинского трио ей удалось уйти из дому в нужный час, и вот она спускается с лестницы, бережно держа на руках укутанного бутуза. В подъезде стояла группа молодых людей, по-видимому студентов.

– Расступитесь, товарищи, молодая мать идет! – сказал один из них.

– Ай, ай, какой хороший бутуз! – сказал другой.

– Мальчик? – спросил третий.

– Сын, – ответила с важностью Ася.

– Новый защитник революции, стало быть! А как имя?

– Алеша.

– А по батюшке?

Ася встала в тупик. Кажется, чего проще – скажи первое попавшееся имя, и все тут; но, как нарочно, все мужские имена вылетели из ее памяти. Эта заминка была воспринята как симптом весьма специфический.

– Да зачем ему отчество! – воскликнул один из компании. – Он и без отчества будет хорош! Да здравствует товарищ Алексей, защитник мировой революции!

– Ура! – загалдели все, а один из них, положив руку на плечо Аси, сказал:

– Молодец. Так именно должна поступать истинная коммунистка. Семья – пережиток.

Глаза Аси с наивным недоумением обратились на него. «Как поступать?» – уже готово было слететь с ее языка, но она инстинктивно почувствовала, что запутывается в нитях разговора, к тому же жест студента показался ей слишком фамильярным, она поспешила отойти в маленький сквер напротив подъезда и села там на скамейку; Алеша широко улыбался беззубым ротиком: новая няня, видимо, ему очень нравилась. Две пожилые женщины, сидевшие тут же, с любопытством оглядели Асю, живой пакетик на ее руках и даже «бывшего» соболя.

– Сын?

– Сын.

– Только со школьной скамьи – и уже мамаша! А что, роды-то трудные были? Таз-то у вас, надо думать, узкий, а может, ребенок и лежал-то неправильно? Где рожали-то?

Широко раскрыв глаза, Ася с ужасом смотрела на них, не зная, что отвечать. В эту минуту молодые люди махнули ей за изгородью уроненной перчаткой.

– Бегите, возьмите, а ребенка отдайте пока нам, – покровительственно сказала одна из женщин, и едва Ася передала им Алешу, который сейчас же сморщился и запищал, и выбежала из сквера, как дама, бабушка ребенка, показалась в подъезде.

– Это что же такое? Вы уже поспешили отделаться от ребенка? – И, отбирая Алешу, она прибавила: – И это девушка из порядочного дома!

Ася растерянно оглянулась и, почувствовав в этих словах что-то еще не понимаемое ею ясно, но оскорбительное для себя, вспыхнула от обиды. Ничего не объясняя и не оправдываясь, она убежала в подъезд. Эта вторая неудача расстроила ее больше первой, а уже подстерегало новое огорчение.

Во второй половине дня она возвращалась из музыкальной школы в сопровождении Шуры Краснокутского; этот юноша с томными глазами и изысканными манерами, бывший лицеист, окончивший неожиданно для себя вместо лицея советскую трудовую школу, ухаживал за Асей довольно безнадежным образом – она неизменно потешалась над каждым проявлением его любви, и ему никак не удавалось заставить ее взглянуть серьезно на свои чувства. Сам Шура, однако, очень редко умел говорить серьезно, что ему постоянно ставила в вину Ася. В этот раз, разговаривая очень мирно, они только что повернули с Литейного на Пантелеймоновскую, когда высокий сумрачный человек в рабочей куртке и кепке почти столкнулся с ними и, смерив их недоброжелательным взглядом, громко сказал:

– Всех бы вас – аристократов – перевешать!

Юноша и девушка растерянно взглянули друг на друга.

– Господи, что же это?! – воскликнула Ася и остановилась.

– Пойдемте, пойдемте скорей! – воскликнул Шура и повлек ее за руку. – Не оборачивайтесь! Впрочем, он не идет за нами. Какое у него было злое лицо!

– Шура, что мы ему сделали? Они ведь уже расстреляли наших отцов… Неужели же и наше поколение надо резать и гнать? Неужели же мало крови?

– Это называется классовой борьбой, Ася. Мы хотим жить, учиться, быть счастливыми, а мы уже приговорены – вопрос о сроках только. Вот мы хватаемся, кто за иностранные языки, кто за науку, наша образованность пока еще якорь спасения, но они хотят иметь свои кадры «от станка», и, когда создадут их, – нас, бывших, будут выкорчевывать, как пни в лесу.

– Шура, да в чем же мы виноваты? Мне, когда началась революция, было семь лет, а вам десять. И еще, как мог он знать, кто мы? Если бы мы прогремели мимо в золоченой карете, но мы – как все, мы одеты ничуть не лучше окружающих!

Он прижал к себе ее локоть:

– Тут не нужно кареты, Ася! Вас выдает ваше лицо – оно слишком благородного чекана. Я всегда повторяю вам, что у вас облик сугубо контрреволюционный. А мой вид… да мой вид тоже очень характерный! Недавно я зашел в кондитерскую, а продавщица говорит: «Вид господский, килограммный, а покупаете вовсе незаметную малость».

Ася засмеялась, а потом сказала:

– Милый килограммный Шура, мне очень грустно!

– Не расстраивайтесь, Ася! Я для вас все на свете готов сделать – даже перевернуть земной шар!

В глазах Аси мелькнул шаловливый огонек:

– Шура, переверните земной шар, пожалуйста! Не можете? Вот и попались! Вы очень, очень добрый и милый, но вы любите говорить расплывчатые, ничего не значащие фразы, а я, хоть и совсем несерьезная, пустых разговоров все-таки не терплю!

Она ничего не сказала дома о страшном человеке, который хотел увидеть ее повешенной, но не могла отделаться от жуткого впечатления… Ее – Асю! – повесить на трех столбах с перекладиной… За что?

В этот вечер неожиданно раздался звонок – редкость в опальном доме. И когда любопытный носик выглянул в переднюю, глазам представилась невысокая худощавая фигура молодого скрипача-еврея из музыкальной школы.

– Доди Шифман! – радостно воскликнула Ася и вылетела в переднюю.

– Здравствуйте, Ася! Я пришел сообщить, что репетиция нашего трио состоится не в пятницу, а завтра; заведующий инструментальным классом поручил мне вас предуведомить. И еще… у меня вот случайно билеты в «Паризиану», идет хороший фильм… Не пойдете ли вы со мной? – застенчиво пробормотал юноша.

– С удовольствием, конечно, пойду! – Ася подпрыгнула и уже схватилась за пальто, но, обернувшись на француженку, встретилась с ее суровым взглядом.

– Вы разрешите мне, мадам? Или следует спросить бабушку? – растерянно пролепетала она.

– Laissez-moi parler moi-même avec Madame votre grand-mère [60] Позвольте мне самой поговорить с вашей бабушкой (франц.). , – ледяным тоном отчеканила француженка и вышла.

Напрасно прождав две или три минуты, Ася выбежала в соседнюю гостиную и оказалась перед лицом выходившей из противоположной двери Натальи Павловны.

– Это что? В пальто прежде, чем получила разрешение? Ты не советская девчонка, чтобы бегать по кинематографам с неведомыми мне личностями.