Александр Шойхет - Избранные произведения (сборник)

Да-а, я плыву по разморенным июльской жарой переулкам моей Немецкой Слободы, ощущая в руках, ногах, во всем теле радость от хорошо проведенной тренировки, и древние огромные липы шелестят кучерявыми головами, закрывая меня от жары…

Далеко-далеко позади остался молодой голос бабушки, свист бронхов Рудольфа Ароновича, издевательский хохот Ромки… И мои внезапно постаревшие предки робко спрашивают: «Ты снова уходишь куда-то?» А я уходил, хлопая дверями, на тренировки, зная, что после тренировок будет восхитительное ощущение свободы, будут переулки, в которых меня когда-то били, и у газетного киоска будет она, моя королева красоты…

Три-и! Ее хитрый черный кот профилем на фоне раскрытого окна. Над его ушастой головой в ночном небе – луна. Кот подмигивает мне зеленым глазом, луна за окном плывет, сочувственно улыбаясь.

«А завтра мы едем в Новый Иерусалим. Слышишь?» Я вижу огромные черные пушистые провалы на ее лице и всю ее в лунном свете. Мне совсем не хочется спать, хотя был трудный день, и тренировка, и жара. Разве бывают трудные дни, когда всего восемнадцать?

Ее тело не дает мне задремать… Мы встретились с ней сегодня вечером, после того, как она отвозила документы в МЭИ…

«Мне сказали явиться через три дня в военкомат. С вещами…»

Она изменилась в лице и, надрывно смеясь, затащила к себе домой, и с таким же диким смехом выкрикивала: «Идиот! Пашка, ты просто Шура Балаганов! Не мог крейзи прикинуться? А «предки» твои что? Не могли тебе справочку сделать?..» Она сдирала с себя и меня фрагменты одежды, втиснулась со мной в душ, обрушив поворотом руки водопад прохлады, и тут я заметил, что она плачет, и прижал ее мокрую голову, а она вцепилась в меня намертво, голая и бесстыжая королева, как будто я уходил навсегда…

– Завтра мы с тобой едем в Новый Иерусалим, у меня там дача. У нас це-е-лых два дня-я…

– В Новый не хочу – хочу просто в Иерусалим… в старый…

– Не остри и не умничай. У тебя не получается…

– Я серьезно. В детстве слышал сказку про золотой Иерусалим. Хочу видеть…

– Может быть, через много-много лет… Тогда мы будем с тобой старенькия, трясучия-я…

– А тебя не пустят. Ты – русская.

– Здрасьте! У меня бабушка – еврейка, мамина мама. Ага!

– Вот откуда твоя любовь к евреям… Я и не думал…

– А тебе вообще ду-у-мать вре-е-едно… Ид-и-и ко мне, милый…

А потом были золотые купола монастыря и сумасшедшие два дня на ее даче. А через два дня она бежала за машиной, увозившей меня по Садовому Кольцу от нее в армию, и волосы ее задевали прохожих, длинные каштановые змеи…

Я сижу на нарах и вспоминаю мгновения. За решеткой – небо… Небо везде одинаковое…

Нет, оно разное. Оно по-разному прекрасно. Оно по-разному равнодушно-жестоко… А витки-мгновения наплывают…

Четыре!.. «Папа, – говорит мой сын, – почему ты не читаешь? Почему ты замолчал?»

Вокруг нас тишина – и зеленые стены спальни и зеленая спинка дивана, к которой прижался сын, слушая страшную сказку про лесного оборотня… «Знаешь, – говорю я, – давай я тебе другую расскажу – про золотой град Иерусалим».

И начинаю, совсем как та зловредная бабка в детстве, а потом распаляюсь и фантазирую про град Иерусалим и про то, какие там живут люди, смелые и мудрые, хитровато-веселые и добрые, и…

– Папа, – серьезно говорит мой сын, – а ты сам это придумал, эту сказку…

– Почему?

– А таких городов не бывает…

– А если?

– Мама говорит, что ты все время фантазируешь, что нам от твоих фантазий будет плохо…

– От фантазий не бывает плохо. Спи.

– А мы с тобой поедем в твой город?

– Полетим…

– Тогда хорошо… Я люблю самолеты, – говорит сын и вздыхая засыпает…

Время, время… Какое ты быстрое, когда мы счастливы, какое ты клейкое и стоячее, когда вокруг беда и страх…

Пять!.. Пламя костра, летящие алые языки в темное ночное небо… И тяжелые усталые пальцы перебирают струны, рвутся, спотыкаются в ритме…

– Давай другое!..

– Долой Якушеву!

– Куда же вы торопитесь, «Поручик»?

– У «Поручика» вчера был день рождения.

– Кто мою сигарету с… взял?!

– Якушеву!.. Нет, Визбора!..

– Плесни сюда… Да не сюда, дурак…

– Куда ты меня сажаешь? Я же без купальника!

А Барон сегодня фаллический символ нашел. Не слабец!

– Кто это водку в таз налил?

На концах удлиненных рей!..

– Нашему «шефу» кошмарный сон приснился. Будто падает он на зачищенный скелет, и скелет, и вся керамика вокруг – в порошок!

Костер до неба. Ветер свистит с Азова. Запах близких водорослей, брошенных на берег недавним штормом. Люди на берегу отдыхают. От дневной жары. От трудной работы…

Отдыхают в песнях. В темном кошмарном вине. И женщина, уже другая, шепчет:

«И-иде-е-м за ка-а-мни». И в камнях, скользких мокрых баранах, шипит вода. «Вот здесь», – говорит женщина. Кеды, шорты, майка летят в сторону, в песок, все сливается – черное пространство неба, белый песок, мокрые камни, пахнущие йодом, серебристая звездная дорога… Женщина сходит с ума подо мной, ее зубы мучительно скалятся в лунном свете, ее стоны пугают чаек, ее живот и бедра вминаются в меня… И мы, кентавр с двумя торсами, вращаемся в пространстве между небом, морем и землей. Ее короткие светлые волосы перемешаны с морским песком, ее дыхание успокаивается в такт грохоту прибоя, ее руки и ноги разбросаны, как будто она хочет охватить все огромное звездное пространство над нами. Темные волны накатываются на берег. Дальний отблеск костра. Ш-ш-ш-ш! И далеко-далеко гитара. Как будто ветер по струнам.

– Ты слышишь? Я люблю тебя, – шепчет женщина. Она заглядывает снизу в глаза. – Давай уедем с тобой… далеко-далеко…

– Где это? далеко-далеко?

– Т-а-а-м на берегу другого моря… Нет, я серьезно… У меня брат в Калифорнии…

– Я не хочу в Калифорнию.

– Не хочешь?

…Хо-чеш-шь… Хо-чеш-шь… шипит прибой в камнях. Ночь в молочных брызгах звезд.

Алые угли догорающего костра. Люди в штормовках, устало бредущие к палаткам. Тихий звон гитарной струны… Осколки античных сосудов хрустят под ногами…