Олег Гонозов - Человек с барахолки (сборник)

В березовой рощице Петрович, оглянулся, нет ли кого сзади, спрятался за деревьями, расстегнул ширинку. Мочиться не хотелось, а надо – потом будет некогда. Он долго стоял, силился, пока прерывистая желтая струйка не пробуравила девственно чистый снежок. Не детский возраст и тут давал себя знать: как не ссы, а последняя капля в трусы.

Наконец-то, показалась барахолка – скопище ржавых конструкций, состоящих из прилавков под навесами. Когда-то эти намертво сваренные железные ряды верой и правдой служили малому бизнесу, но со временем предприниматели перебазировались в торговые центры, а площадку облюбовал живущий поблизости народ. Шустрые бабульки и старички затеяли по воскресеньям торговлю подержанными вещами. И слух о блошином рынке, где два дурака – один продает, другой покупает, разлетелся по городу.

Взгромоздив старую хозяйственную сумку на прилавок, Латышев растер затекшие пальцы, смахнул рукавицей снег, постелил клеенку. Торопиться некуда: на часах полвосьмого, тьма тьмущая, светать начнет около девяти.

У большинства завсегдатаев на барахолке свои, облюбованные места, за которые они глаза выцарапают. Народ собирается тертый, каждый второй с уголовным прошлым. Неудачно брошенное слово, косой взгляд, неуместная шутка заканчиваются драками. Нетрезвые мужики, сцепившись, мутузят друг друга руками и ногами, кусаются и царапаются. Правда, тут же находятся желающие растащить и примирить драчунов, и до смертоубийства дело не доходит. Даже, когда ловят воров. А воровали на барахолке всегда, хотя казалось бы и воровать-то нечего – кругом старье да рванье. Оказывается, есть. У одного поддатого мужика сперли электродрель, у отлучившейся до кустов тетки свистнули хрустальную вазу. Не зевай!

На барахолке очень важно обзавестись надежными соседями, лучше всего людьми пожилыми, советской закалки. Молодятине палец в рот не клади, по локоть откусят. Латышев старался держаться ровесников. На «крутые места» в проходе и у забора не претендовал. Да они и так уже были заняты, о чем свидетельствовали предусмотрительно положенные на прилавки камни и куски картона. Треть торговцев была еще только на подступах к рынку, а то и вовсе тряслась в общественном транспорте.

Первым показался старик Шоломин. Как Дед Мороз он тащил в руке мешок. Правда, не с новогодними подарками, а с разными железяками. На ногах рыбацкие сапоги, зашнурованные проволокой, длинный овчинный полушубок подпоясан ремнем, кроличья шапка. Передние зубы за восемьдесят лет дедушка благополучно сжевал и поэтому не улыбался. Глазки маленькие, на подбородке и шее клочья небритой щетины.

Про таких как Шоломин говорят: сам себе на уме. После смерти жены он остался в квартире один, как перст и теперь больше всего боится, как бы его не пристукнули из-за жилья. Несколько лет назад в городе орудовала банда, убивавшая одиноких владельцев квартир. Находили будущих жертв по газетным объявлениям, вывозили за город, душили и замуровывали в подполье дачного дома. Не щадили ни инвалидов, ни студентов, даже священника, решившего перебраться в столицу, грохнули, как бомжа.

Неразговорчивый Шоломин не вызывал у Латышева симпатии. Зато другой сосед – пятидесятилетний Витя-Митя своей болтовней мог кого хочешь свести с ума. Постоянно шмыгая носом и задыхаясь в кашле, он не скрывал, что лежал в психушке, имеет группу и расшибет башку любому, кто поднимет на него хвост!

«Мне сосед три раза ментов вызывал! – с детским задором рассказывал Витя-Митя. – То я музыку громко врубаю, то песни матерные пою, то в трусах на лестничной площадке курю! Менты приедут, а я им в харю справочку, где черным по белому написано, что имею вторую группу инвалидности. Еще есть вопросы? Нет вопросов. Тогда до свидания. А соседа-стукача я все равно подловил пьяного во дворе и отделал по полной программе. Он, конечно, на меня думает. Но поди, докажи!»

Витя-Митя (на барахолке его кто Виктором зовет, кто – Димкой) – мужик рукастый: из старых пил кухонные ножи делает, самодельные финки, кинжалы – все разбирают. А электромотор от насоса третью неделю таскает – не берут. Две тысячи просит, хотя понимает, что за такие деньги никто не купит. А все равно носится с ним, как с чемоданом без ручки, дураков ищет.

Еще один дедок тоже с железяками таскался – Матвей Михайлович, его за глаза Морфеем звали. Этот сверла да подшипники приносил. На днях, говорят, помер, царство ему небесное. Так место его бабка заняла. Притащила дедовы валенки, лампочки, дверные ручки. Старый, что малый – не понимает, что никому не нужны теперь их пожитки.

У Петровича торговля не задалась. Часов в девять повалил снег, и на спрятанные в полиэтиленовый пакет открытки никто не обращал внимания. Никого не интересовали ни значки с городами, ни советские юбилейные рубли, что он прихватил в тайной надежде продать. Поговорка, что на каждый значок найдется дурачок оказалась не права.

Совсем другая картина была напротив, где торговали узбеки. Муж с женой, которую Петрович сначала принял за дочку азиата. Прямо на снегу они расстелили выцветшую клеенку и расставили на ней игрушечные джипы, машинки, вездеходы с пультовым управлением. Естественно без батареек, так что в исправность техники покупателям приходилось верить на слово. Были у них еще какие-то детские телескопы, коробочки с домино и одежка для новорожденных. Но все это для видимости, потому что основной «бизнес» они организовали на пирожках и горячем чае.

Без всяких санитарных книжек выходцы из Средней Азии поставили на прилавок коробку с пирожками и вывесили написанные фломастером ценники. Лепешка – 10 рублей. Самса – 30. Чай в пластиковом стаканчике – 10. И сразу выстроилась очередь. Из узбеков. Земляки причаливали компаниями по два-три человека, стояли, с достоинством пили чай, жевали треугольной формы пирожки и чирикали на одним им понятном языке.

Собираясь домой, Петрович тоже отважился прикупить пирожков, слишком аппетитными они ему на морозе показались. Подошел – а лепешки и самса кончились. Остался только кипяток в термосе и пакетики чая. Но чаю он и дома напьется.

2

Обидело Петровича родное государство, взяло за горло на старости лет. Да так цепко, что он и пикнуть не успел. И дело даже не в том, что назначили ему совсем смешную по нынешним временам пенсию – 5558 рублей 28 копеек, а в том, что заставили собирать кучу справок! Он понимал, что много не отвалят, но зачем было требовать бумаги о зарплате со всех мест работы?

Даже девушка, выдавшая пенсионное удостоверение, голубоглазая, с короткой стрижкой, сочувственно промолчала. Видно, совсем позорную пенсию ему насчитали. Как уголовнику с трудовым стажем в полторы пятилетки.