Даниэль Орлов - Офис-дзен (сборник)

А тут я пришёл в компанию. О чудо! Открылась вакансия. Разверзлись небесные хляби. И мне отдали её даром. В нагрузку к шкафу с папками-органайзерами. Спустили с четвертого этажа на третий в авоське.

Я напоил её крепким кофе. Я сам приготовил кофе. Сходил в магазин, купил кофе, наладил кофеварку и сварил злодремучий кофе. Я подарил ей зажигалку BIС и пачку дьютифришных сигарет «PRINCE». Я сказал ей: «Вы только не волнуйтесь. Для начала найдите мне дополнительные соглашения по всем договорам за все годы на все объекты». Думал, что занимаю её на три месяца. Утром она сидела с красными глазами, пахла вчерашним свитером и сиплым голосом сообщала в телефонную трубку: «Вас не затруднит оставить координаты? Так будет удобнее для контакта в случае необходимости принять скорое решение по интересующему обе стороны вопросу». У меня на столе убедительно высилась стопка документов с зелеными листочками пояснений. На двери, распятый кнопками, сушился график моих встреч на неделю. И тут я решил, что мне повезло. Мне неожиданно крупно повезло. Я выиграл, даже не сдав карты. Я спустился вниз, дошёл до угла и в магазине «про духи» купил ей флакон Нино Ричи «Любовь в Париже» и дезодорант. Я принёс ей это в бумажном пакетике с логотипом магазина. Принёс и поставил перед ней на стол. И мне стало хорошо. И ей стало хорошо. И нам стало так хорошо, как может стать хорошо двум людям после того, как всё случилось и случилось долго и без удивлений.

И нам было хорошо, пока я не «стал водить девок». А стал я их водить уже на второй день. Девки являются в образе представительниц рекламных агентств, коммерческих директоров контрагентов, начальников отделов аналитики и логистики. Они гримируются под ведущих проектов и просто курьеров. И она ненавидит их всех. Закусывает губу, покрывается красными пятнами, пахнет и ненавидит. Она швыряет телефонную трубку и хлопает дверью. Смотрит на них свысока своих метра пятидесяти четырёх. Она подозревает каждую. Каждую она видит в моей постели. Она примеряет в мою постель всякую женщину, входящую в приёмную. И любая, по её мнению, туда замечательно подходит. И тогда она звонит по телефону несуществующей подруге, отвечающей ей то короткими то длинными гудками, и громко рассказывает о худых жопах и вульгарной помаде, о мерзком смехе и нечистых зубах. И я это слышу. Я же не глухой, чтобы это не слышать. Иной раз и «девки» это слышат. Тогда я краснею и предлагаю кофе. Я предлагаю кофе, который варю сам. Я варю его сам, поскольку если его сварит она, то меня заберут в тюрьму, а её в сумасшедший дом.

Я не хочу в тюрьму. Я хочу на север Франции. Я хочу лежать на траве и на траве же завтракать. Я вижу себя в белом спортивном пиджаке, парусиновых (никогда у меня не было именно парусиновых) штанах и лёгких теннисных туфлях. Что такое эти теннисные туфли? Кеды что ли? Пусть в кедах. У меня даже не будут в них пахнуть резиной ноги. Потому что на севере Франции ноги не могут пахнуть. Они там благоухают. Там всё благоухает. Цветами. Туманами. Красками барбизонской школы. Дымком от барбекю и духами «Любовь в Париже». Хотя нет. Только не этими духами. Теперь любыми другими, только не этими. Иначе у меня случится культурологический шок. А потом шок случится у той, кто попытается этими духами пахнуть. Эта Кто-то будет заламывать руки в постели, а я буду курить у окна и материться по-русски, по-французски, по-английски и даже на мертвом языке древних шумер. Ибо это обидно и несправедливо. Превозмочь столько мук. Вынести столько унижений. Стольких хороших людей послать на хер, чтобы прилететь на север Франции. А тут на тебе…

Но подо мной ещё два этажа. Целых два этажа с кабинетами. И там наверху услышат, и вновь разверзнуться небесные хляби. И я буду готов. И авоська, в которой я спущу эту сверкающую очками королеву Элизабет тоже готова. Заштопана и постирана. И тогда пошлите святые угодники, ей молодого. Другого. Такого же. Но не меня…

Они реагируют на движение. На движение договоров. Так устроены их органы чувств. Как только от меня начинает двигаться договор, они на него реагируют. Они возникают возле моих камышей с выпученными глазами и широко расставленными плавниками. Щёлкают зубами, сверкают чешуёй и курят сигареты «Пётр Первый». Они топорщат усы и подозревают меня. Они даже не подозревают. Они убеждены: я краду.

У меня дом в пригороде, дом в городе, черный баварский автомобиль, девяносто килограммов веса и улыбка на лице. Это означает только одно – я краду. О нет! Я не размениваюсь по мелочам. Я не имею свой маленький гешефт с каждой визитки, с каждой сувенирной ручки или воздушного шарика на выставке. У меня черный баварский автомобиль. У меня не зелёный французский и не серый корейский. У меня черный, баварский, двухсполовинойлитровый сверкающий снаружи и пахнущий кожей внутри автомобиль. Тут явно не визитки и шарики. Тут что-то посерьёзнее. Тут на лицо все признаки организованного преступного сообщества (в просторечье «шайки»), во главе которого стою я. Или Андрюха. Или Шуркафан. Или Элизабет.

На неё они смотрят особо подозрительно. Они садятся напротив её стола и смотрят. Они смотрят, а Элизабет пахнет. Чем пристальнее они смотрят, тем сильнее и фатальнее пахнет Элизабет. Ей страшно. Ей неуютно. Ей хочется к маме или ко мне в кабинет. Второе скорее первого. Но я не пущу её. У меня совещание. У меня три человека. Три посторонних человека, которые должны компании свое время и труд, а компания им за это ничего не должна. Это сложная ситуация, и я её решаю. Я уже договорился о двукратном увеличении труда при трёхкратном уменьшении времени. Теперь осталось убедить их, что за это счастье им придётся компании заплатить. Во имя дальнейшего сотрудничества. Во имя далёких перспектив. Во имя их имени рядом с нашим именем. Во имя возможности войти в высшую лигу, куда уже все вошли и ждут только их. О да. Я умею быть убедительным. Мне верят. Мне трясут руку. Мне дарят полиэтиленовый пакет с кружкой, кепкой, футболкой и календарём на прошлый год. Я дарю им ручку, визитницу, ежедневник на этот год и трясу руки. Они счастливы. Им сегодня необычайно повезло. Они не поняли, почему им повезло, но они это чувствуют. Чувствуют, теперь в их жизни всё будет иначе. И это так. Кажется, я сам в это верю.

Трое выходят. Двое входят. Кабинет. Открытое окно. За окном лето. В кабинете пахнет моим Живанши, моим кофе рабуста, моим букетом сирени и их «Петром Первым». Их зовут Анатолий и Анатолий. У одного в руках паяльник, у другого утюг. Они ангелы.

«У нас самая эффективная служба безопасности», – говорит Андрюха. «Пойми, у них такая работа, и они её качественно выполняют», – говорит Андрюха. «Надо принимать это как неизбежное», – говорит Андрюха. «Ментяры херовы! Штирлицы злопиздрючие!», – говорит Андрюха и бежит к главному директору объяснять очевидные вещи. Он помнит, что его уже не любят. Он ещё надеется.