Владимир Суханов - Прощай Дебора

На фронте рядовой почти любой военной специальности засыпал на голой земле столько раз, что редкая возможность устроиться с удобствами, на лавке или на полу, в какой-нибудь избе – понятно, что о всяких там простынях и подушках не могло быть и речи – представлялась ему даром божьим. Скундину с этим повезло: он с первого до последнего своего фронтового дня отвоевал шофером полуторки, в кабине которой обычно и спал. Он колесил, в основном, по рокадным дорогам, развозя продукты и медикаменты, убитых и раненых, иногда и боеприпасы. Были, конечно, случаи, когда ему приходилось спать и на земле и вообще в чёрт-те каких условиях, но ведь главное на войне – остаться в живых…

20 августа 1944 года, воскресенье, «День авиации». Накануне Скундин сделался «безлошадным». Его грузовик, шедший последним в попавшей под обстрел колонне, сгорел у него на глазах. Скундин и ехавший с ним старший лейтенант в последнюю минуту выпрыгнули из грузовика. Обстрел закончился так же неожиданно, как и начался. Скундин выбрался из кювета, обошел догоравший ГАЗ-АА: по другую сторону дороги, в кювете лежал его офицер , которому осколком дальнобойного снаряда снесло череп. Из искореженной кабины Скундин вытащил свой обгоревший автомат и стал ждать попутки. В санбате у него не нашли никаких признаков контузии, и на следующий день ему предстояло отправиться в место дислокации штаба корпуса. Но начальство предполагает, а жизнь располагает…

Рано утром в расположение санбата приехали на машине майор и капитан взять пару солдат для поездки «за трофеями». По совету главврача первым «выбор пал» на Скундина, который начал было говорить майору, что его автомат не исправен, но тот успокоил его:

– Через 4 часа будешь на месте. А сейчас терять время мы не можем, нужно срочно вывезти необходимое из захваченной в Эргли немецкой военной аптеки. Танкисты только что радировали, что у аптеки – наш часовой, но если подойдет пехота, то он не убережет.

Вторым «заграбастали» почти поправившегося рядового Бориса Мухачёва, как оказалось, тоже москвича, да еще жившего совсем рядом с Николаем: от Сокольников до Борькиной Семеновской площади было всего несколько трамвайных остановок.

…До Эргли они добрались меньше чем за час. Аптека на окраине города. Около нее – часовой из разведбата. Он тут же на своем мотоцикле уехал. Стали загружать всё подряд, сначала с нижних стеллажей, а когда дошла очередь до верхних, у Скундина, полезшего на стол, закружилась голова, и он упал, да так неудачно, что прямо на стеклянную колбу. Колба разбилась, и Скундин осколками поранил в нескольких местах левую руку.

– Зараза докторша, – ругался вполголоса Николай, когда Борис перевязывал его, – говорил же я ей, что у меня голова болит, а «она признаков контузии нет», «признаков контузии нет»… Только и умеет, что кишки штопать да конечности отпиливать. Правильно ее имя переделали: из Розы в Резу..

Наконец, всё загрузили, тронулись. И только-только выехали из города, как появились немецкие самолеты и стали беспрерывно бомбить: невдалеке загорелось несколько машин. Решили дождаться вечера. Часа через три поехали, но вскоре вновь пришлось остановиться: впереди дорогу простреливали немецкие танки. Шофер все-таки решил прорываться, но майор приказал остальным вылезти из машины и идти за ним через лес: судя по его карте-двухкилометровке, наш санбат должен был находиться километрах в пятнадцати к юго-востоку.

Уже стояла ночь. В лесу майор и его «взвод» из 3-х человек наткнулся на группу из нескольких военнослужащих из пехотной поддержки танков, также выходивших из окружения. Они рассказали, что прорыв нашей танковой бригады, не обеспеченный с флангов, немцы сумели охватить с тыла…

…На рассвете группа пошла на выстрелы артбатареи – майор предположил, что наша. Оказалась – немецкая. Еле успели отбежать в лес и чуть не напоролись на немцев: лес пересекала просека, и по ней шли немцы – хорошо, что все успели вовремя лечь на землю. Немцев было много, возможно, не меньше батальона. Они шли и шли, и… Скундин заснул.

Разбудил его Борис. Больше никого не было. Уже совсем рассвело, когда они вышли на опушку леса. Невдалеке протекал ручей. Ребята по перелеску пошли к нему, чтобы набрать воды, и в метрах тридцати прямо перед собой увидели двух немецких солдат – один умывался, наклонившись в ручей, а второй в полной форме, с автоматом в руке смотрел, как казалось Скундину, прямо на него. Тут немец с автоматом что-то сказал товарищу, тот взял свой автомат, и они пошли вдоль ручья, прочь. А ребята бросились назад, в спасительный лес… Часто вспоминая позже тот момент между жизнью и смертью, Скундин долго не мог решить для себя, видел его тогда немец или нет. А потом, все-таки, пришел к выводу, что видел, но в рассветном мареве его выцветшая гимнастерка выглядела, как деревенская рубашка, к тому же, у него в руках не было оружия – вот фриц, наверное, и принял его за местного деревенского.

– Я, как увидел их, так сразу и упал, – весело заговорил Борька, едва отдышавшись. – А потом смотрю, а ты стоишь, как пень. Ты что? Решил, что это медведь? Это я читал, что при встрече с медведем, надо смотреть ему прямо в глаза, и он испугается и уйдет. Да?

– Да я вдруг растерялся как-то. И, знаешь, была только одна мысль – видит он меня или нет? А может, не видит? гимнастерка-то у меня незаметная, да и сам я не очень-то большой. А если пошевелюсь, то точно заметит.

– А у меня вообще никаких мыслей не было. Упал и всё. А вот, Коль, если бы он закричал «Хенде хох»? Что бы ты сделал?

– Да, об этом я уж давно думал, еще, когда в запасном был. Не-е-т, в плен я бы не сдался. Вот, у меня лимонка в кармане. Я тогда бы взорвал себя. Точно взорвал бы… а ты?

– Я бы тоже в плен не сдался. Да, а знаешь, майор, который брал нас из госпиталя, дал мне противотанковую «Танюшу». Но без запала. Вот чудик! А в плен я бы тоже не сдался. Я бы побежал от него, я быстро бегаю. Застрелил бы, так застрелил бы, а в плен бы не сдался.

– Борь, а тебя в какой запасной призывали?

– В ** истребительный батальон, почти рядом с Владимиром. А тебя?

– Ух, ты!.. И меня туда же. Надо же? Вот это да! Тебя когда призвали? Меня в прошлом году: первого января, как положено, явился на сортировочный пункт, а оттуда строем на Курский вокзал и во Владимир.

– А меня первого января этого года. Ты ведь, наверно, с 25-го? Да? Во-от. А я с 26-го.

– Послушай, Борь, а такой толстомордый лейтенант, забыл его фамилию, тоже вместе с вами жрал там нашу еду?

– Знаю, знаю… А как же: жрал, конечно. Только сейчас он уже старший лейтенант.

– Вот сволочь!

– Да-а, сволочь, и еще какая… А тебя куда после запасного отправили?