Алексей Смирнов - Резиновая чума

Петр Клутыч, которому до микрофона было еще долго ждать, желал поющим смерти.

Массовик отмахивал ритм и натужно улыбался. Но кроме него никто не веселился. Всем хотелось побыстрее исполнить песню.

– Сколько же идиотов, – заметил какой-то прохожий.

Его проводили слабым ропотом. Чей-то голос из очереди назидательно заметил:

– Без уда не вытянешь рыбку никуда.

Петр Клутыч, чтобы отвлечься, начал решать философский вопрос: приносит ли слепня ветром или уносит его? Потом огорченно припомнил, как сослуживцы отстригли его от коллективной фотографии и наорали.

Когда, наконец, подошла его очередь петь, Петр Клутыч осведомился:

– У вас нету песни «На пыльных тропинках далеких планет?»

– К сожалению, нет! – бодро крикнул массовик, веселясь из последних сил.

– А этой… «Мы, дети галактики»?

– И этой нет!

Петра Клутыча почему-то тянуло на космический репертуар. Но ничего из песен, которые ему срочно захотелось исполнить, не нашлось. Не было даже «Земли в иллюминаторе».

Поэтому Петру Клутычу пришлось довольствоваться современностью.

Он тяжело заплясал и принялся кричать в микрофон:

– Я буду вместо! вместо! вместо неё!…. Твоя невеста! Честно! Честное ё!….

Лицо его нисколько не оживилось. Угрюмая очередь изнемогала от нетерпения. Ей тоже хотелось спеть про невесту, а Петр Клутыч занимал время и место.

Машины летели, люди шли; никто не обращал внимания на старания Петра Клутыча.

– Твоя невеста! Честно! Честное ё!….

Могло показаться, что помещение для допроса предателей человечества, пятой колонны, совершенно не отличается от следственного изолятора для звездоплавателей.

После внимательного осмотра впечатление сохранялось.

И все же здесь было гадостнее.

Совсем необязательные царапины на лабораторном столе. Слабый запах табака, гуталина и ружейной смазки. Эхо проклятий на родном языке, впечатавшееся в стерильные стены. Слабое, но отчетливое жужжание продолговатых ламп.

Балансиров распорядился выключить освещение, чтобы вместе с Медовиком погрузиться во тьму. Помещение за стеклом, как и на первом допросе, заливал ослепительный свет. Медор Медовик сидел, положа руку на пухлую папку; надковыривал картон, пробирался внутрь, трещал листами.

– Давайте сюда этого декабриста, – сказал он нетерпеливо.

Балансиров потянулся к микрофону – точно такому, как в первом боксе. Он снова чувствовал себя неуютно, хотя допрашивать предстояло своего, двуногого и двуглазого. У него не могло быть неизвестных науке микробов, требующих усиленной защиты. Зато могли быть микробы известные, требовавшие защиты еще более усиленной. Медор Медовик не раз прибегал к биологическому воздействию на упрямцев. Подземные микробиологи работали без выходных, а герметичные двери и толстые стекла защищали не только от космических спор.

В полу разверзлась дыра; бокс принял очередной стул, но сидевший на нем не был, в отличие от незваного пилота, прикручен к сиденью и спинке. Рыхлому, изнеженному мужчине, одетому в больничную пижаму, хватило древних кандалов, каких давно не выпускают. Но ему недоставало колодок и рваных ноздрей.

Балансиров замечтался, вспоминая, как они брали этого предателя. Ночь! Переполненная луна придвигается все ближе, ибо интересуется космическими делами; космические дела вот-вот развернутся на Бежином лугу. Но луг осквернен, он пылает посадочными сигнальными кострами. Делегация отщепенцев размахивает факелами; нынешний пленник Балансирова прочищает горло, готовясь к сепаратным переговорам с нечистой силой. Нечистая сила летает над родиной, над ее просторными полями, чтобы, по завершении переговоров, топтать. Черные крылья отодвинулись в прошлое: над лугом зависает серебристое брюхо. И вдруг: лязг! грохот! Урчание моторов! Из окрестных лесов выдвигаются боевые машины. Брюхо взмывает в небо, но поздно: залп! еще один залп! Небо расчерчивается лазерной паутиной. На перетрусившую делегацию падает обычная, позорная сеть. К орущему клубку спешат, размахивая хоботами, грозные силы химического реагирования…

– Ну что же, Эренвейн, – голос Медора Медовика пробудил Балансирова. Реконструкция героизма пресеклась. – Рассказывайте, как вы крали людей. Похищали граждан. Договаривались с врагами человечества.

Ответа не было.

Медор потянулся и зевнул, показывая, что абсолютно спокоен и уверен в успехе.

– Вы знаете, Эренвейн, сколько людей пропадает без вести ежегодно? Десятки тысяч.

– И всех я похитил, – попытался съязвить Эренвейн. Балансиров удивленно присмотрелся: нет, все в порядке, его трясет, только очень мелко и сразу не разобрать.

– Будет вам паясничать, – укоризненно молвил майор. – Мы же понимаем, что не всех. Достаточно одного. Слезинки ребенка. Вы читали у Достоевского о слезинке ребенка? – зазвенел Медовик.

– Мы не трогали детей, – сказал Эренвейн.

– Не придуривайтесь. Вы отбирали у них мам и пап.

– Это и без нас делали. Тех мам и пап, о которых вы печетесь, отбирали по решению суда. И дети радовались. Это были пьяницы.

– С чужого голоса поете, – Балансиров сделал Эренвейну замечание.

– Вы забрали много непьющих, – напомнил Медор Медовик. – Якобы дураков. У них тоже были дети.

– Их тоже заберут, когда вырастут. Раз такие родители. И что в этом плохого, если разобраться? Вы же автоматы, вы не рассуждаете. А французы, например, открыли, что человеческий глаз воспринимает всего один процент материальной вселенной. Один! – Эренвейн сострадательно и нахально поднял палец, сочувствуя глазам Балансирова и Медовика. – Между тем, космос на 73 процента заполнен пока неразъясненной черной энергией, которую как раз и не видно, а в ней самая суть. Но вам же до этого нет дела, вам бы только вязать свободную мысль.

Балансиров с Медовиком переглянулись.

– Что тут скажешь? – притворно удивился Балансиров. – Вот если, допустим, человек увидит не один, а два процента – что будет? Он мигом слетит с катушек. В белой горячке, небось, добавляются какие-то сотые доли, и ничего хорошего.

– А если явится Божья Матерь или Неопалимая Купина – это сколько еще получится? с учетом неизменности остального ландшафта? – Медор, подыгрывая, театрально взялся за сердце.

Эренвейн презрительно и негодующе отвернулся.

– А знаете, что мы сделаем? – улыбнулся Медор, снял очки и начал протирать их чепчиком, который тоже снял. – Мы оставим вас без коры. Есть хорошие лекарства, электричество… И отдадим вашим космическим друзьям.

С Эренвейна слетела наглость. Она и прежде давалась ему не без труда.

– Партия потребует думского расследования, – предупредил он.

– Пусть требует. С какой-нибудь звезды. Ваша продажная партия, ненавидящая народ и страну, отправится следом за вами.