Андрей Гребенкин - Лунная река

Джон стал буравить докладчика взглядом прапорщика монгольской армии. Язвительные реплики с места не помогали. Пришлось задавать наводящие вопросы, профессор поплыл. По кивку начальника Джон встал и уничтожил соперника речью в китайском стиле: «Не умея ходить, нельзя бегать. Не зная понятий, нельзя строить умозаключения. Пренебрегая практикой, не создашь теории…». Участники проснулись, началось сведение старых счетов, председательствующий замучился призывать к порядку. Конференция удалась.

Получилось и поддержать полезное знакомство. На конференции присутствовал вероятный оппонент Джона по докторской диссертации. С ним нужно осторожнее, он и Гегеля бы зарубил за несистемность взглядов.

Джон выстроил беседу, старательно изображая чувства в нужной последовательности. Играемая роль: молодой автор, продирающийся сквозь дебри своего ничтожества к источнику мудрости. Испытываемые чувства: благоговение, неверие в происходящее, священный трепет, интеллектуальный катарсис. Оппонент ушел удовлетворенным. Отыграв сцену, Джон поклонился сам себе и поднялся в гримерку.

В конце дня Джон остался один в камере. Но перед этим сделал доброе дело: прикрыл сокамерника. Тот хотел уйти на три минуты раньше, но единственный выход на улицу пролегал мимо кабинета начальника. Джон позвонил начальнику и развлекал его разговором, пока страждущий не пробежал рысью по коридору.

Так, осталось еще написать статью о результатах выборов. Тон – холодно-торжествующий. Смысл: случилось то, что в точности предсказывали только мы. Внимайте словам пророка. Сейчас что-нибудь придумаем.

Насколько проще было бы сделать по-восточному пышную стилизацию. Нельзя, за сатиру примут. А я ведь от чистого сердца.

«Отступаю в изумлении перед величием твоим, ибо как не может муравей постичь смысл строительства электростанции, так не может смертный постичь дела твои, приведшие к невиданному доселе могуществу. И как не может жук-водомерка проникнуть в пучину океана, так не может смертный сложить поэму, не умаляющую премногих заслуг твоих…

И видел я давку великую на избирательных участках, и возрадовалось сердце мое, ибо то было знамение очередной победы твоей над изменчивым электоратом, не ведающем пользы своей.

И видел я, как заполнялись бюллетени, и как падали они в урны, подобно листьям под натиском осеннего ветра, прилетевшего с вершин Центризбиркома.

И видел я, как иссякают запасы чернил, ибо каждый хотел кроме галочки в бюллетене написать тебе приветствие свое.

И видел я, как сложили бюллетени в кучи и вознеслись эти кучи поверх облаков и поверх орлов быстрокрылых, разносящих весть о победе твоей до самых дальних провинций…

И видел я процесс инаугурации, когда два солнца взошли на небосводе и меньшее из них было солнцем, согревающим планету, удостоенную благосклонных взоров твоих…»

Нельзя так – напишем по-другому. Джон застучал по клавишам со скоростью пулеметчика. Годится.

Джон оторвался от компьютера и посмотрел на часы. Полдевятого. То-то, думаю, тихо стало в нашей богадельне. Ни мышь не пролетит, ни проползет журавль, как поется в песне.

Поздно вечером Джон с облегчением закрыл дверь конторы и взъерошил уцелевший скальп.

Вот так целыми днями вкалываешь, не покладая головы, – подумал он.

Покладаешь, не вкладывая головы. Что на выходе?

Больше всего раздражает, что ничего нельзя сказать прямо. Вместо «пошел отсюда, козлиный баран!» говоришь «давайте обсудим Вашу концепцию».

Мелкие ежедневные дела обладают сильнейшим притяжением. Со временем круг дел становится кругом мыслей и человек-планктон попадает в ловушку. Помыслить о чем-то, выходящем за круг дел, стоит большого усилия. Настолько большого, что вся мыслительная энергия поглощается этим усилием. Человек-планктон успевает осознать, что он не думает о хлебе насущном, но о чем он думает? Уже ни о чем. Ловушка же в том, что ни о чем не думающий человек не воспринимает мысли других. Кто-то говорит о смысле, красоте, волшебстве, предназначении? Да ему просто нечем заняться! Время – деньги. Деньги – время.

Ладно. Слава Богу, завтра – в школу. Настоящее дело. Премьера сезона. Скорее бы завтра.

Далеко за полночь. Под крышей темной многоэтажки горит одно окно.

Джон всегда готовился к занятиям по ночам. Эта привычка возникла в студенчестве и неизменно приносила результаты. Тишина в спящем доме, ясность и беглость мыслей. Каждая буква в теплом свете настольной лампы утром остается перед глазами. Конечно, к вечеру следующего дня Джон становился овощем, голова гудела и отказывалась работать, но все это было уже после занятий и не имело значения.

В многочасовой подготовке к каждому занятию, казалось, не было смысла – Джон давно знал наизусть каждую строчку в своих базовых курсах лекций – две тысячи страниц по истории, три тысячи – по литературе, мог кусками цитировать десятки учебников, мемуаров, хрестоматий, монографий и прочих изданий, накопленных за годы библиофильства. Но смысл был – если не повторять все снова и снова, можно потерять жизненно важное умение – моментально переключаться с одной темы на любую другую, не теряя имен, дат и контекста событий.

Этот навык дался непросто, но был необходим: во время урока по Ивану Грозному можно было получить неожиданный вопрос об Иване III, а на перемене – о Меншикове, Боброке-Волынском или Крупской – о ком или чем угодно. Причем вопросы могли далеко выходить за рамки учебника. Школьники могли зацепить любую деталь, сплетню, версию из Интернета, исторического романа, телепередачи или разговора за ужином, и потребовать от Джона комментариев. И на вопросы нужно было отвечать без промедления, легко и обстоятельно. И поощрять к новым вопросам. Если вошел в класс – будь готов ответить на любой вопрос по предмету. Любой.

Сложнее всего было с одаренными ребятами. Вундеркинды редко, но встречались.

После первого занятия в прошлом сезоне к Джону подошло маленькое создание с пирсингом и синими волосами и неожиданно стало задавать глубокие и беспощадно точные вопросы по трем работам Троцкого, из которых Джон читал только одну, лет десять назад. Джон с усилием прогнал из головы норманнскую теорию и Рюрика с братьями, переключился на двадцатый век, физически ощутив скрип насилуемых извилин, и стал бороться за свой авторитет.

Если бы разговор происходил один на один, Джон честно бы сказал, что не читал две работы и высказал бы ряд мыслей общего плана. Но школьники столпились вокруг, наблюдая за поединком Джона с Марией Солнцевой, звездой школы, победительницей олимпиад, неизбежной золотой медалисткой, кошмаром и гордостью педагогического коллектива, обладательницей IQ нечеловеческих значений, начитанной как хранитель Александрийской библиотеки, рокершей, анархисткой, хакершей и хулиганкой.