Олег Веденеев - Гады

«Не многовато ли дураков во власти?» – подумал Беляков, расправляя плечи.

Впрочем, по классификации Роттенмайера, кроме дураков, были еще попки, подкидыши и пересидельцы.

Попками Феликс окрестил бесполезных людей, кого нельзя было отнести к дуракам по формальным основаниям. Подкидышами назывались те, кого губернатору подкинули – попросили «сверху» взять к себе на работу – как правило, на время. Пересидельцами тоже были «мигранты». К ним относились серьезные люди, по той или иной причине лишившиеся должностей в других регионах или столице. Им надо было пересидеть в провинции годик-другой.

Особой характеристики удостоился министр культуры Лука Моисеевич Редькин – колоритный мужик с огромными усами, у которого Рот прямо на лбу написал заглавными буквами: «М..ДАК».

Зазвонил будильник, поставленный с вечера. Это значило, что пора отложить пасьянс и отправляться на новую работу. В Кремль.

Беляков засобирался.

***

Пресс-служба регионального правительства, кроме приемной и кабинета Феликса, занимала в «Белом доме» еще два помещения – оборудованный на лестничной клетке между вторым и третьим этажами аппендикс-«стекляшку» и бывший буфет, спрятанный на третьем этаже. В них помещались 28 посадочных мест для сотрудников, а если быть совсем точным – для сотрудниц. Дамы и девушки всех возрастов, калибров, мастей и степеней привлекательности составляли тот самый неповторимый букет отношений, которым отличается всякий уважающий себя террариум единомышленников. Еще одним мужчиной в коллективе, кроме Роттенмайера, был угрюмого вида юрист. Смутить его не мог даже выворачивающий душу смех руководителя.

Беляков вспомнил, что у Феликса никогда не складывались отношения с мужиками. Было странно видеть, как в гогочущей мужской компании с ее солеными шутками, он смущается и краснеет, не зная, что сказать и куда деть руки. В прошлые годы это можно было списать на юношескую застенчивость (Рот был моложе всех и не раз был посылаем за пивом), однако теперь всё говорило о том, что это диагноз. И в «стекляшке», и в «буфете», и у себя в кабинете в окружении дам Рот преображался, начинал громко говорить глупости, которые считал шутками и сам же им смеялся под снисходительные и льстивые взгляды своих материально зависимых от него обожательниц.

Незаметно проскользнуть на оперативку к Феликсу, чтобы тихо как мышка посидеть в уголке и послушать, не получилось. Изголодавшаяся по свежим мужским лицам женская часть коллектива мгновенно повернула головки в сторону Белякова, и только гортанный окрик искушенного в дрессуре Роттенмайера заставил их вернуться к работе.

– Что у нас с мониторингом прессы? – строго спросил Феликс. – Кто хочет отвечать?

Никто не хотел. Простой вопрос прозвучал таким тоном, что все невольно напряглись. Происходящее напоминало урок в начальной школе. Забытые детские ощущения – смесь страха и желания понравиться злому учителю – нахлынули на Белякова, удивив и позабавив.

В конце концов, после тягучих пауз и небольших пререканий, жребий пал на дородную даму бальзаковского возраста в золотых очках, с огромной грудью и со смешными кудряшками, закрывавшими лоб.

– Ирина Геннадьевна, начинай!

Она начала, вздыхая и глотая слова. Феликс слушал, напряженно вглядываясь в лица присутствующих.

За спиной у Белякова кто-то передал кому-то записку. Роттенмайер заметил, остановил даму с кудряшками на полуслове и ткнул в провинившуюся пальцем:

– Романова! Продолжать!

Девушка замерла на мгновение, но мысль подхватила, и Беляков услышал, как вся аудитория тихонько выдохнула.

Речь шла о вчерашнем подходе Лысого к журналистам. Мероприятие было рядовым жеванием соплей, пока на нём не всплыла тема спила голубых ёлок под строительство кафе в исторической части города. Беляков видел сюжет в новостях и отметил его как потенциально опасный, потому что Лысый вдруг встал в позу и выпалил, что «ёлок у нас навалом, а вот еще одно кафе в центре не помешало бы».

– Ирина Геннадьевна, вопрос к вам! – Роттенмайер бесцеремонно перебил Романову, вновь обратившись к грудастой даме, вздрогнувшей как от удара током. – Я спрашиваю: почему пять телекомпаний выполняют наше техзадание, а шестая – нет?! Да ладно бы коммерческая какая, пальцы гнущая! Так ведь государственное ТВ, с бюджетным финансированием! Я спрашиваю вас, как руководителя отдела по работе со СМИ: почему пять коммерческих студий вырезали слова губернатора про ели по нашей просьбе, а государственный канал – оставил?!

– Я им звонила! – с отчаянием в голосе выпалила Ирина Геннадьевна. – У них одна кассета на две группы. Они оттуда сразу на машзавод поехали сюжет делать. А потом режиссер монтажа у них не вышел на работу. Вы же знаете, какой у них там бардак. Вот и не дошел сигнал! Про ели…

– Молчать! – завизжал вскипевший от негодования Роттенмайер. – Загляните в интернет на городской форум! Там всё кипит вокруг этих ёлок! Это ваша зона ответственности! И вы её не «про ели». Вы её про. бали!

Беляков не верил своим ушам.

Судя по спокойной реакции коллектива, здесь это было нормой. Мат в исполнении Феликса в окружении девушек и женщин звучал не по-шахматному экстравагантно.

– Меня не интересует, почему вы не смогли донести наше мнение до канала! – разорялся Рот. – Мне пох. й, кто у них там заболел! Я спрашиваю вас: какого х. я это происходит уже не в первый раз?! И почему, бл. ть, я должен снова отмазывать первое лицо из-за вашей лажи?!

– Я звонила. Я посылала СМС, – лепетала пунцовая дама, упираясь взглядом в стол; под кудряшками от волнения выступил пот, и они начали липнуть ко лбу.

– И-ри-на Ген-надь-е-вна! – убийственным тоном нараспев проблеял Рот, – Не отвечает главный редактор, звоните директору! Не отвечает директор, звоните мне! Вы как пиарщик должны были грудью лечь у них в ньюсруме, а эти слова в эфир не выпустить! Надо было отдаться всем пять раз в извращённой форме, а позора не допустить!

Горючая слеза оставила след на припудренной щеке и упала на грудь дамы с кудряшками.

Беляков заметил, что кое у кого из присутствующих из чувства женской солидарности тоже задрожали губки.

Роттенмайер, тем временем, разразился длинной тирадой о важности работы в пресс-службе. И о том, что, из-за таких как Ирина Геннадьевна, он не знает, как теперь «тушить этот пожар». И о том, что незаменимых нет, и он готов подписать заявление по собственному желанию любому, потому что чудовищно «устал от балласта».

Белякову захотелось вынуть ремень из брюк, чтобы выпороть зарвавшееся молодое дарование.

На виду у всего трудового коллектива.

С подрывом авторитета.

Однако вместо этого он вскинул руку, прося к себе внимания, встал, поправил волосы, очки и начал говорить: