Светлана Бестужева-Лада - Царская внучка

А ко мне снова приблизился Бирон.

– Благодарность моя вашему высочеству беспредельна. Чем могу служить вам?

– Сущим пустяком, – с самой милой улыбкой ответила я. – Убедите императрицу создать Государственный Совет из трех персон при ее высокой особе. Одно условие: персоны должны быть русскими и православными. Нужно укреплять престол, милый герцог, а немецкое засилие, мнится, его только расшатывает.

– Но я…

– А вы останетесь тем, кем были, на том же месте. Пусть только ваша супруга впредь держится поскромнее.

– Клянусь вам…

– Верю и без клятв. Обещаю вам мою дружбу и приязнь, если будете мне союзником. Ведь тетушка только вас на самом деле и слушает, а государство тем временем в запустение приходит. Вам же это невыгодно. Куда лучше будет, ежели Россия воспрянет и воссияет… светом православия.

– К чему вы клоните, принцесса? – нахмурился герцог.

– К тому, чтобы государыня наша восстановила патриархию, императором Петром порушенную. Вас это никак не касается, а простой народ императрицу возлюбит и благословит…

Я просто видела, как в массивной черепушке Бирона ворочаются мысли: выгодно ему это или невыгодно? Выиграет он от того, что на Руси снова будет патриарх, или проиграет. Здравомыслие все-таки одержало верх: какая разница? Он-то в любом случае останется фаворитом и герцогом, да и веру исповедует – лютеранскую.

– Это – русское дело, – важно заявил он.

– Верно, – покладисто согласилась я. – Но императрица высоко ценит ваш ум и вашу деликатность. Вы найдете способ так дать совет моей тетушке, чтобы она посчитала его своей собственной мыслью.

– Вам-то какая корысть? – на всякий случай осведомился Бирон.

– Прямая! – отбросив елейный тон отрезала я. – Коли по воле тетушки дите мое будущее на российском престоле воссядет, то престол этот нужно укрепить всячески. С одной стороны – благословением Божиим, с другой – таким отцом и супругом моим, чтобы держава от этого воссияла. Вам же обещаю: герцогство Курляндское при вас останется, буде вы тетушку мою переживете. От чего – избави Бог!

Заплаканный Остерман все пытался приблизиться к императрице и что-то ей объяснить. Я глазами указала на это безобразие своему собеседнику и тот, отвесив мне напоследок чрезвычайно учтивый поклон, нерушимой скалой встал между уже почти бывшим канцлером и своей любовницей. Маменька моя давно под шумок смылась к себе, и весь куртаг как-то сам по себе рассосался.

Императрица в сопровождении Бирона удалилась в свои покои. А я отправилась к себе, наказав строго-настрого меня ни под каким видом не беспокоить. Сама же, переодевшись в черный плащ и закрыв лицо маской в сопровождении одной только горничной отправилась… правильно, к владыке Феофану на архирейское подворье. Нужды не было, что там давно десятый сон видели: ради такой новости проснутся.

Будить, впрочем, пришлось только привратника: владыко полуночничал в своих покоях. Молился. Одна свеча давала очень мало света, но и при нем я углядела на разобранном ложе, весьма далеком от аскетизма, две подушки со вмятинами от голов. Ну-ну, ничто человеческое и духовным владыкам не чуждо. А о том, что у Феофана есть любовница, я и так знала от Ушакова.

– Благослови, владыко, – начала я с порога. – И прости, что ночью тебя тревожу, но дело у меня – безотлагательное.

Если Феофан и удивился, то очень умело это скрыл. Выслушал мой сжатый рассказ о том, что произошло пару часов назад и глубоко задумался.

– Собирай свой Синод, владыко, – продолжила я. И всем церковным сообществом, или как там у вас это называется, просите государыню восстановить патриаршество. Момент подходящий: у Остермана, чувствую, много гнили в доме найдут, тетушке в разочаровании духовная опора понадобится. Вот ты и явись – патриархом, главою церкви и заступником перед всевышним. Да поторопи тетушку с крестинами моими…

……………………………………………………………………………

С крестинами, правда, опять пришлось повременить: в ту ночь скоропостижно скончалась маменька моя, герцогиня Мекленбургская, в девичестве царевна Екатерина Иоанновна, по прозвищу «Дикая». Допилась, сердечная. Пока ее отпевали, да хоронили, Остерман сидел в собственном доме под крепким караулом: людишки Ушакова при обыске нашли у него обширную переписку с венским императорским двором. Неподкупный Остерман много лет состоял на жаловании у императора австрийского в ущерб российским интересам.

Гнев тётушки был ужасен, даже скорбь по родной сестрице не могла его утишить. Поначалу распорядилась немедленно голову бывшему канцлеру отрубить, сына отдать в солдаты, а супругу постричь в дальний монастырь. Но тут явился Феофан и сумел пролить елей на бушующие воды.

Момент для просьбы Синода о восстановлении патриаршества был – удачней некуда. У императрицы, кроме меня, да фаворита, и близких-то на земле не оставалось, волей-неволей приходилось к поддержке небесной обращаться. Феофан посулил государыне милости божии при жизни и вечное загробное блаженство и крест целовал на том, что, став патриархом, оградит свою императрицу от всех козней – и людских и диавольских.

– А Иуду и безбожника Остермана – в крепость заключить навеки, – вкрадчиво нашептывал он. – Дабы плакал там и каялся о гресях своих, да о судьбе ближних скорбел, про которых ты, матушка, мудро рассудила: щенка – в солдаты, старую матку – в монастырь, дабы тут не смердели. Кочан отсечь легко, да после этого не сможет грешник раскаяться в содеянном им. Имение же канцлера под свою руку возьми, сколько-нибудь Богу пожертвуй, а остальное – в твоей воле. Себе оставишь, али слуг верных наградишь…

Бирон, почуяв запах золота, торопил императрицу: вернуть на Русь патриаршество, обрести духовную благодать и стать для всего народа русского истиной матерью-благотворительницей, ревнительницей веры православной. А Остермана зловредного – в крепость, в Шлиссельбург.

Устоять против двойного натиска: своего любимца и своего пастыря духовного моя тётушка не смогла. Что и требовалось доказать. Так что незадолго до того, как мне исполнилось шестнадцать лет – по здешнему исчислению, естественно, меня торжественно крестил сам Патриарх всея Руси Феофан. Крёстной матерью была императрица, крёстным отцом (не без подсказки с моей стороны) стал самый богатый человек в России – князь Алексей Черкасский. Так что стала я благоверной Великой княгиней Анной Алексеевной.

Ликовал народ: ненавистный Остерман угодил в каземат Шлиссельбурга под строжайший надзор с запретом читать и писать. Радовался герцог Бирон: я подговорила императрицу устроить обручение его старшего сына Петра с единственной дочерью князя Черкасского Варварой. На то, что жениху к этому времени едва исполнилось десять лет, дружно решили не обращать внимания: еще подрастет. Зато такого приданного, как у его нареченной, не было, пожалуй, ни у одной европейской принцессы.