Алексей Смирнов - Броуновское движение

Мне интересно: вот, например, Лев Толстой. Орел сожрал его умственный багаж. Но Толстой, в отличие от какого-нибудь мелкого субъекта, отразился в миллионе чужих мозгов. Значит, Орел сожрал Толстого не раз и не два, а многократно: сперва – самого, а после – в осознании читателей.

Толстым, таким образом, сдобрено чуть ли не каждое блюдо, поданное к столу Орла.

Следуют ли из этого какие-то предпочтения, льготы для того, что осталось от Толстого в загробном мире?

Вопрос ко всем писателям.

Меня часто спрашивают, как я попал в медицину.

Как это меня, стало быть, угораздило.

Если рассуждать рационально, то всякого можно наговорить. Тут вам и семейные традиции, и военнообязанные привилегии, и просто ослепительная дурь.

Но если рассуждать иррационально, то вскрываются замечательные вещи.

Я всегда боялся докторов, я не любил их.

В детской поликлинике я мрачно расхаживал по коридору и долго рассматривал санитарную стенгазету с огромным рисунком, под которым стояла подпись не то художника, не то его натурщика: «Чесоточный Зудень».

Зудень прилагался ко многим другим опасностям – глистам, лишаям и враждебному миру вообще.

В моем послужном анамнезе числятся следующие подвиги:

1. В возрасте 7 лет, будучи доставлен в организованном порядке к зубному врачу, вместе с классом, отказался открыть рот и был выпущен на волю.

2. В возрасте 6 лет не дал маме сделать мне укол, выбив из рук шприц и согнув иглу.

3. В том же возрасте наотрез отказался войти в кабинет «Иглотерапия», где почему-то принимала наша докторша. Я уже умел читать, прочел табличку, и не вошел. Меня тащили, но так и не затащили.

Однако решающую роль сыграло, я думаю, вот что.

Мне было годиков пять, и я захворал гриппом. Заставить меня сожрать антигриппин не было никакой возможности. Бабушка танцевала передо мной с развернутым зонтиком. Не знаю, с чего ей взбрело в голову, будто это поможет. Я смотрел внимательно и мрачно, ни на секунду не забывая, зачем все это затеяно. И тогда мой батюшка переоделся Страшным Доктором со станции Вырица, которым меня давно уже пугали – но в самых крайних случаях. Крайний случай наступил. Папаня переоделся в белый халат, колпак и маску. Он вошел, и меня парализовало. Я заглотил антигриппин, сам того не заметив.

И вот, уже юным и глупым, я реализовал давнишнюю мечту, отождествившись с грозным Образом. Я сделался тем, кто меня напугал. Наверно, мне хотелось отомстить миру.

Может, и получилось.

Свой путь к дохтурскому диплому я начал с самого низа.

Такое можно встретить в производственных сагах и киноэпопеях: герой-любовник, начиная мойщиком окон, к эпилогу перемещается в директорское кресло с секретаршей.

Я даже и своеобразным директором немножко побыл, но недолго, потому что совесть надо иметь все-таки.

Правда, начинал я не мойщиком, а уборщицей дамского полу.

После второго курса мы с приятелем записались в медотряд «Витамин». Дела требовали нашего присутствия в городе, и нам не хотелось строить коровники.

Так я стал уборщицей в поликлинике при 20й больнице. Я надевал драный халат, брал швабру и шел по этажам. На второй день «Витамин» мне окончательно надоел, и я стал мыть плохо.

На меня пожаловались, и я был сделан картоношей при регистратуре.

Я разносил карточки по кабинетам.

С этого ответственного поста меня выгнали после того, как я, в чем был – то есть без халата, но в темных, по-моему, очках, вошел с кипой карточек в рентгеновский кабинет, где в предвкушении флюорографии толпились голые женщины.

Тогда меня списали на продуктовый склад.

Там мы с приятелем прижились. Мы сменили белые халаты на серые. Нас часто сажали в крытый кузов и возили на базу, где мы затаривались пищей, в том числе персиками, арбузами и многим другим. От базы до больницы было 15 минут скорой езды, и за это время мы успевали, подобно хищным птицам-гиенам-грифам, нанести припасам невосполнимый ущерб. По асфальту за нами, как за мальчиками с пальчиками, тянулся пунктирный след, состоявший из косточек, кожуры и скорлупы.

Наконец, нам надоело и на складе, и мы поехали собирать маки.

Потом про нас написали в желтой институтской газетенке. Там начали с летописи отряда: жили, дескать, были веселые человечки. Звали их Витаминами. И тому подобная херня. Как они людям помогали, как воевали на малой земле и запускали в космос белых мышей. А потом такое: «Но были в отряде два человека (имяреки), которые оскорбили звание советского студента, опорочили звание врача. Они очень плохо работали в июле, а в августе не вышли на работу вообще. Их дела направлены в персональную комиссию».

Когда мне будет 53 года и у меня разовьется старческое слабоумие, осложненное корсаковским алкогольным синдромом, я возьму за руку доверчивого внучка и, если дойду, сведу его на улицу Льва Толстого. Там я остановлюсь и покажу ему белоснежное девятиэтажное здание Нефроцентра. «Смотри, мой внучек, – скажу я ему, превозмогая одноименные болезни Альцгеймера и Паркинсона. – Твой дедушка не только языком молол! Твой дедушка помогал строить этот прекрасный дом… " И в этом месте я взволнованно замолчу, подавившись утробным пафосом.

Я учился в институте шесть лет. И все эти шесть лет я строил Нефроцентр.

В первый раз, когда я оказался на его территории, я был юн, только что поступил на первый курс и чудом избежал гестаповского колхоза. Поэтому меня, конечно, по малолетству и незначительности не допустили до нарождавшегося тела Нефроцентра. Мне поручили содействовать строительству котельной; если точнее – корчевать пень. И мы его корчевали две недели по причине долгих расчетов. Но Нефроцентр манил нас, недоступный, хотя и был всего-навсего фундаментом – или, может, быть уже первым этажом, сейчас не помню. Его нужно было завоевать честным трудом.

Вторично я попал в Нефроцентр, когда учился не то на втором, не то на третьем курсе. Нас сняли с занятий и завели в подвал. Был март. В подвале стояла вода и плавали мутные льды. Там царила мрачная готика с примесью античности, напоминавшей про Лету, Цербера и вообще Аид. Нас разделили, и каждый направился в свой личный отрезок лабиринта. Скоро я остался в катакомбах один. Было темно. Может быть, это было уже метро. Ко мне пришла строгая девушка в ватнике и молча вручила лом. Мне было поручено долбить канавки в подводном льду, для отвода воды. Воды же было по колено, и долбеж не приносил удовлетворения, так как нельзя было увидеть результатов своего труда. Дождавшись, когда девушка уйдет, я прицелился и метнул лом в какое-то сооружение. Затем я вышел на белый свет и отправился в бар «Кирпич» для соблюдения преемственности, ибо в названии бара звучало нечто строительное, и связь не рвалась.