Алексей Смирнов - Броуновское движение

С обоями у меня вообще обстояло непросто. Сложные отношения. Меня пугала штука, в которой не разобрался бы ни один фрейдист: крохотное пятнышко на стене. Я хорошо его помню. В нем не было ни формы, ни особого цвета, так что никаких ассоциаций с другими пугающими вещами у меня не возникало. И содержания не было, я не приписывал ему никаких враждебных свойств и качеств. Я просто панически боялся его, и это было абсолютно иррационально – вытяжка чистого страха.

Новый Год печален, как и День Рождения, который тоже новый год, но – персональный. Люди ждут чудес, но чудес не случается, а если они и случаются, то отношение к ним совершенно скотское.

Как, например, было с одним моим приятелем, когда он праздновал Новый Год в общежитии. Проводы года старого вышли ему боком. Минут за восемь до боя курантов он, зажимая бурлящую пасть ладонями, бросился в коридор. По коридору он добежал до наружных дверей, которые вдруг распахнулись, и Дед Мороз – вероятно, карауливший его весь вечер – шагнул вперед, распахнул объятия и воскликнул: с Новым Годом! И друг мой, дождавшись, пока отзвучала буква М и наступил восклицательный знак, исторг из себя съеденное прямо на Деда Мороза, оставив старый год без посошка.

Со мной же чудес никогда не бывало, и светлым силам, управляющим нашими судьбами, не в чем меня упрекнуть. Единственное, с чем я столкнулся, было ловкостью рук, которая, как известно, фокус. Наша компания встречала новый тогда, 1984, год. Некоторые нажрались так, что закусывали сырыми пельменями. Часам к четырем утра спиртное закончилось. Народ отнесся к этой беде невнимательно и беспечно, отплясывая «казачка». Но я не дремал. Я выбрал самый высокий бокал и слил в него все, что сумел найти, выдаивая и выжимая бутылки. Бокал наполнился; я сел в кресло, и сказал, от трудов утомившись, что это хорошо. Я снисходительно следил за танцем и называл себя молодцом. Внезапно в комнату ворвался мой товарищ. Еще не затормозивши, он обратился ко мне: «Хочешь, фокус покажу? «Я благосклонно кивнул, и он схватил бокал, и выпил его залпом, и умчался в неизвестность. Он был подобен залетному купидону, сорвавшему поцелуй и отряхнувшему пыльцу невинности с застенчивой девы, которую до того долго обхаживал и готовил к неизбежному давнишний воздыхатель.

Других же чудес я не помню.

Чего стоят наши надежды, видно из одного заурядного эпизода. Наступило 1 января, был вечер. Не в силах смириться с мыслью, что год будет так себе, не хуже и не лучше прошлого, я взял приятеля и свел его в один надежный бар. Когда нам показалось, что чудеса уже близко, мы вышли и вломились в первое попавшееся общежитие. Мы почему-то были уверены, что все нам обрадуются. Мы распахивали дверь за дверью и, наталкиваясь на недоуменные и злые взгляды, бежали дальше. Нам чудилось, что вот, уже слышны голоса, зовущие нас за стол. Последние метры кто-то из нас прошел на четвереньках. Оставалась последняя дверь. «Здесь, здесь! " – крикнул я. Мы налегли и вывалились в морозную ночь, прямо в снег.

В канун 2003 года мне впервые в жизни удалось купить симпатичную елочку.

Маленькую такую, мохнатую, и от дома недалеко.

По дороге домой я не сказал ни одного матерного слова.

Она, как день от ночи, отличается от елки, которую я привез в свое время из пригородной больницы, где работал. В тот злополучный день я соблазнился дешевизной предмета.

Потому что елка была по блату, для своих.

О ее существовании мне сообщили шепотом, и я понял, что меня, делая такое ненормативное предложение, допускают в круг избранных – прямо к некоему Телу, которого я так ни разу и не увидел, но которое, безусловно, присутствовало и вело свою ядовитую физиологическую жизнь.

Дальше приобретение елки стало обрастать таким количеством сложностей и условий, что мне невольно вспомнился другой круг, в который я некогда прорывался, поликлинический.

В той поликлинике, в голодные годы, существовали гречневые и шпротные заказы, вокруг которых сосредотачивалась вся медицинская жизнь. Имелись списки, существовала очередь. Может быть, я уже писал об этом, сейчас не вспомню. Так что буду краток на всякий случай. Я этими заказами немного брезговал и никогда ничего не брал, хотя жили мы не так, чтобы очень. И вот жена мне однажды сказала: принеси-ка заказ!

Я, повинуясь и в кои-то веки раз ощущая себя самцом-добытчиком, раскрыл было рот – в поликлинике, в присутствии старшей сестры. Я неудачно пошутил, что вот, мол, все берут, а про меня почему-то забывают.

Несчастная побагровела. Она прибежала с кипами графиков и таблиц, стала тыкать в них пальцем. Из тыканья выходило, что я уже, во-первых, много раз что-то взял, а во-вторых, столько же раз отказался.

Я затопал руками, замахал руками и закричал, что ничего не хочу.

Так получалось и с елкой. Пройдя через сложную систему допусков и паролей, я, наконец, получил это дерево и заплатил за него сумму, оказавшуюся больше первоначальной.

Сначала елка показалась мне вполне приличной. Сейчас-то я помню, что совершенно сознательно отворачивался от некоторых асимметричных ее участков, закрывал глаза на известную лысоватость, и вообще.

Пока я ехал домой, с лесной красавицы постепенно сползло очарование.

Я волохал ее, грохал, перекидывал, пинал и материл. Она оказалась неожиданно тяжелой и неудобной в далеком странствии.

Возле дверей квартиры она, мстя мне за жестокость обращения и блатную покупку, превратилась в сущее чудовище.

Елка вышла таким уродом, что этой беды не скрасили ни дождик, ни патриотическая звезда, которую я, проклиная давно почившего стеклодува, насаживал на верхушку, словно на кол.

Мемуар, не последний по следу, оставленному в моей душе.

Завтра (я пишу эти строки 31 декабря 2002 года) исполнится ровно 5 лет с того момента, как мне предъявили обвинение в краже кур.

Мне вменили в вину похищение не то 80, не то 140 ножек и грудей.

5 лет назад, 30 декабря, я дежурил по больнице.

В мою обязанность входило снятие так называемой пробы. Я приходил на пищеблок, обедал, расписывался и тем санкционировал массовое питание в широких масштабах.

В ту черную ночь у нас, по недоброй традиции, устроили заблаговременное новогоднее пьянство.

Так что с утра мне было отчаянно плохо.

Я мечтал уйти.

Но вместо того, чтобы я ушел, ко мне самому пришел начмед.

Избегая встречаться со мной глазами, он пробормотал нечто про кур, за которых я давеча расписался.

Оказалось, что их украли.

Раздатчица с третьего этажа, желая насолить Мировому Злу вообще, но никому в частности, решила взвесить бледную, недожаренную, малокровную пищу.