Глеб Сташков - Интербригада

«Бритая голова еще не дает права вершить судьбы людей».

Господи, какая чушь… Но звучит отлично, редактору понравится. Надо бы, кстати, подстричься.

«Они парализуют нашу волю, запугивают нас, используя наш страх. „Самым большим пороком я считаю трусость“, – говорил булгаковский Иешуа. Не пытаясь спрятаться за авторитеты, смело глядя в ваши глаза, люди, я вопрошаю: „Доколе?“ Это не может продолжаться вечно. Любому терпению приходит конец, как говорил один из персонажей Томаса Манна, родного брата не менее знаменитого Генриха Манна». Замечательно. Не слишком логично, но замечательно. Чувствуется этакая петербургская жилка. Хорошо бы еще Бродского приплести.

«На Васильевский остров я приду умирать, – писал нобелевский лауреат Иосиф Бродский. Убитый не дошел до Васильевского острова. Он встретил смерть на жутком чердаке дома-колодца на – кой улице». Смешно. С чего ты взял, что он шел на Васильевский? И с чего ты взял, что он шел туда умирать? Неважно. Бродский и сам-то умер в Нью-Йорке. Бродский – это тема. Бродский – это брэнд. Визитная карточка интеллектуала.

«„Ни страны, ни погоста не хочу выбирать“, – писал поэт в том же стихотворении». Естественно, в том же. Других стихотворений прославленного лауреата я не знаю.

«Убитый сознательно выбрал для проживания нашу страну, оказавшуюся для него и погостом. Мать обернулась мачехой». Больно игриво. Да и что у тебя – убитый да убитый. А как мне его назвать?

Зазвонил мобильник:

– Здравствуйте, это Жженый.

Я молчал. Даже не поздоровался.

– Мы установили личность убитого. Ашот Гркчян. Записали? До скорой встречи.

Опять – до скорой встречи. Откуда у него мой номер? Я ему не давал. Стопудово. Может, редактор? Потом разберусь.

«Мерзостное преступление должно быть раскрыто. Во что бы то ни стало». Смотри, как бы это раскрытие не стало тебе поперек горла. Ничего, не станет, хрен они чего раскроют. Пуговица… мало ли… пуговица… И все-таки, с какого момента Жженый начал паясничать? Не помню.

«Все мы готовы оказывать следствию посильную помощь». Да уж, я в особенности.

Надо бы подпустить про рост русского национализма. Одна знакомая девочка про этот гребаный рост пишет. Я набрал девочку в поисковике и скопировал четыре абзаца. Надеюсь, она не обидится. Нет, не обидится. Она не обидчивая. Тогда еще абзацик, для ровного счета.

Я вздрогнул и обернулся. В дверях стояла Настя. Смеялась.

– Ты разговаривал сам с собой. А когда говорил по телефону, молчал.

– Любимая, если я молчал, значит, я не говорил по телефону.

– Говорил.

– Это был Жженый.

– Чего ему надо?

– Его звали Ашот Гркчян.

– Кого? – Настя снова засмеялась.

– Того, с чердака.

– И что?

Вся эта история, по-моему, ее совершенно не волновала. Мне стало не по себе. Нельзя быть такой… Какой? Бездушной? Почему, собственно, нельзя? Меня эта история тоже не волнует. Меня волнует Жженый.

– Ничего, – говорю, – просто Жженый позвонил и сказал, что его звали Ашот Гркчян.

– Ты дописал статью?

– Да.

Она уселась мне на колени.

– Какой ты у меня классный.

Это еще что за телячьи нежности? Терпеть не могу нежности. Если так пойдет дальше, я стану солнышком или зайчиком.

Не дури, парень, тебе нравится. Признайся, мудила, тебе нравится.

Я отнес ее в спальню.

Мы упали в кровать. Мы в нее зарылись.

– Не надо, – сказала Настя.

Сначала я неправильно ее понял, потом правильно. Это – как скажете. Это с удовольствием. Терпеть не могу презервативы. С детства. Ну не с детства – лет с шестнадцати…

Теперь она ушла в душ, а я лежал и курил. Я засыпал. Надо бы потушить сигарету.

Я встретил его на улице.

– Ты куда? – спрашиваю.

– На Васильевский.

– Умирать?

Мы смеялись. Курили и смеялись.

– Мы теперь всегда будем вместе. Где ты, там и я.

– Не пзди, – говорю, – Ашот. Это из Булгакова. Ты не мог читать Булгакова.

Я проснулся. Окурок прожег пододеяльник. Выходит, пододеяльник теперь жженый. Не хочу спать на жженом. Нет, под жженым. Достаточно, давай-ка лучше просыпайся.

Настя сидела у компьютера, подперев голову ладошками.

– Я вставила тебе одно предложение.

– Хорошо, что не два.

– Слушай.

Хорошо поставленным дикторским голосом Настя прочитала:

– Милицейский протокол зафиксировал: «На месте преступления обнаружены фрагменты черепа бритой формы, что дает возможность предполагать причастность к убийству одной из молодежных группировок типа „СКИНХЕД“».

Я засмеялся.

– У тебя осталось покурить?

– Да.

– Я тебя люблю.

– Сохранить мою правку?

– Обязательно.

Мне надо было зайти в редакцию. За мной увязалась Настя.

Под странным предлогом:

– Хочу увидеть настоящих журналистов.

– Меня тебе мало?

– Ты не настоящий, – сказала Настя. – И не журналист.

Она права. Удивительная женщина. Ведь просто мелет языком. Вроде бы генератор случайных слов, а каждый раз попадает в точку.

Да ты, похоже, влюбился. Не иначе как.

На крыльце курил Пожрацкий. Это лишнее. Настя, конечно, не барышня-смолянка, так ведь от речей Пожрацкого даже у профессиональной шлюхи уши завянут. Гаврила, видимо, почувствовал, что нужно сменить амплуа.

– Не поверишь, старик, все утро думаю о добре и зле.

– Не поверишь, я тоже.

– Тебе-то зачем? Ты не способен творить зло.

– Как знать, – говорю. – Хотя, пожалуй, ты прав. Я делаю подлости без удовольствия, а это, если верить Довлатову, первый признак порядочного человека.

– Он же и последний.

Пожрацкий пошлейшим образом выдыхал дым колечками. Он был похож на утку.

– И что ты надумал за целое утро?

– Слушайте, – сказал Пожрацкий.

Он как будто впервые заметил Настю. До этого на нее даже не взглянул. Странно, на него не похоже.

– Один мой приятель работал в спортивной газете, – начал Пожрацкий, закурив новую сигарету. – Ему велели написать про теннис. А теннис – он далеко. То в Мельбурне, то в Шанхае, то в Уимблдоне. Никто его вживую не видит и, по большому счету, ничего о нем не знает. Поэтому мой приятель взял статью из «Известий». Не просто воспользовался, а тупо залез на сайт и нажал «копировать» – «вставить». Ни полстрочки не изменил. Кто в спортивной газете читает «Известия»? И кто в «Известиях» читает спортивную газету?

– Естественно, – встряла вдруг Настя, – продолжайте.

– Автором статьи в «Известиях» оказался начальник моего приятеля по той самой спортивной газете. Автор, он же начальник, был до глубины души возмущен произволом. И очень хотел покарать подчиненного за вероломство и, вообще говоря, халатное отношение к делу. Но не мог. Не мог признаться, что подписанная псевдонимом Иван Ракеткин статья принадлежит ему. На это последовал бы ответ еще более высокого начальства: «Что ж ты, сука, в чужих изданиях сотрудничаешь!» За сотрудничество в чужих изданиях его бы самого вздрючили.