Глеб Сташков - Интербригада

Пожрацкий перешел на эпический слог:

– И долго скитался обокраденный автор от одного коллеги к другому и по большому секрету рассказывал о своем несчастье. А коллеги смеялись и предлагали ему выпить, зная, что он не пьет, и от этого всем, кроме обокраденного автора, становилось веселее и легче на душе.

Пожрацкий выдержал паузу и изрек мораль:

– Так добро не смогло покарать зло, потому что само оказалось злом.

– Потрясающая история, – сказала Настя. – Вы очень хорошо рассказываете.

Я ничего не сказал и только посмотрел Пожрацкому в глаза.

– Понял, старик. На чужое не покушаюсь, мы же друзья. Гаврила Пожрацкий умеет ценить дружбу.

Забрызгав мне ухо слюной, ценитель дружбы прошептал:

– У тебя с ней серьезно?

Я на секунду задумался:

– Нет.

На крыльцо вышел редактор. Медленно достал сигарету, затянулся и нехотя выговорил:

– Молодец.

Пожрацкий засиял:

– Ты о моем репортаже с гей-парада? Да, Саня, удался, не буду скромничать.

– Твой репортаж я не поставил. Как-нибудь в другой раз, если место будет. Вот он молодец.

«Он» – это я.

Вроде бы Настя рядом, слышит, но, в отличие от Пожрацкого, я не сиял. Чувствовал, что не к добру эта похвала.

– Статья – супер.

Я посмотрел на редактора поверх очков. Статья – говно, и ты это прекрасно знаешь. Откуда ветер дует?

– Будешь вести тему. И убийство Гркчяна, и скинхедов.

Я сказал, что не могу вести темы. Долгоиграющие проекты не для меня. Я человек настроения. Преимущественно плохого.

– Вопрос не обсуждается.

– А что, – снова встряла Настя, – по-моему, очень интересная и перспективная тема.

Господи, думаю, ну ты-то куда?

– Практикантка? – спросил редактор.

– Да, – сказал я.

– Нет, – сказала Настя, – я его любовница.

– Выбор одобряю, – усмехнулся редактор.

Я не понял, чей выбор одобряет редактор, мой или Настин.

– Насмотрелась, – говорю, – на журналистов? Пошли.

Мы не спеша шли по улицам. Народ суетливо сновал мимо нас. Машины уныло маялись в пробках. Ротвейлер целеустремленно бежал куда-то, волоча за собой хозяина.

Я заметил, что среди всех прохожих Настя самая красивая. А я, пожалуй, самый угрюмый.

Настя купила мороженое и, съев половину, сказала, что хочет выпить.

Я привел ее к «Ахмету». Настя уселась за столик в углу, тот самый, который в прошлый раз выбрал я.

Мы выпили. Помолчали. Пора было что-то сказать.

– Так не бывает, Настя. Я не могу вести эту тему. Такого. Просто. Не может. Быть.

У меня появилась идиотская привычка – чеканить слова. И еще одно. Я заметил, что мы, как дикари, не называем случившееся ни убийством, ни преступлением. Ходим вокруг да около, а словами не называем. Табу. Не хочу быть дикарем. Убийцей – куда ни шло, но не дикарем.

– Я не могу пиарить собственное преступление. Так не бывает.

– В жизни всякое бывает, – сказала Настя и рассказала историю.

Записан по возвращении домой из кафе «У Ахмета», где было заказано 400 граммов коньяка «Бастион», 400 граммов коньяка «******», 400 граммов коньяка «***», две литровые упаковки вишневого нектара, а также четыре шоколадки «Твикс».

Петр Степанович служил в зоопарке. Коллеги его уважали, и звери тоже жалоб не имели.

Утром Петр Степанович приходил на службу и говорил:

– Здравствуйте, коллеги.

– Здравствуйте, Петр Степанович, – отвечали коллеги.

А вечером Петр Степанович, наоборот, говорил:

– До свидания, коллеги.

А коллеги в свою очередь отвечали:

– До свидания, Петр Степанович.

Со зверюшками Петр Степанович разговаривал охотнее, и мы его хорошо понимаем. А вот понимали зверюшки или нет – этого мы не знаем и, честно говоря, мало интересуемся.

Утро не предвещало ничего плохого. Петр Степанович по обыкновению сказал супруге:

– Здравствуйте, супруга.

И супруга со своей стороны тоже поздоровалась.

Зато на службе стоял такой бедлам, что коллеги даже забыли сказать:

– Здравствуйте.

Директор долго тряс руку Петра Степановича и говорил:

– Поздравляю.

Остальные тоже поздравляли, а электрик Федя даже похлопал Петра Степановича по плечу, что было уже и лишним.

– Вы оказались правы, – произнес, наконец, директор первую осмысленную фразу.

Петр Степанович подумал, что обвалился вольер для кабанчика или удав издох от стесненных жилищных условий.

Но случившееся превзошло самые смелые ожидания. Самка дикобраза спарилась с бобром. Это было настолько невероятно, что счастливых молодоженов упросили прилюдно повторить эксперимент. Они охотно откликнулись и публично опровергли устоявшиеся в науке представления о невозможности подобного рода страсти.

Петр Степанович торжествовал. Он уже давно опровергал эти устаревшие представления, но исключительно в теории.

– Почему не может быть? – спрашивал Петр Степанович. – Очень даже может. Ровным счетом ничему это не противоречит.

Коллеги не спорили, но и не разделяли его убеждений. И временами находили их подозрительными. А электрик Федя прямо говорил:

– Кому какое дело? Пусть каждый – с кем хочет. Кому какое дело?

И вдруг – такой триумф для Петра Степановича. Долгожданный. Выстраданный. Научно обоснованный.

Петр Степанович суетился, объяснял, хватал коллег за рукава пиджаков, свитеров и блузок. Надоел, честно говоря. И, когда он попросил директора отпустить его пораньше, директор с облегчением отпустил.

– Энтузиаст, – сказал директор вслед Петру Степановичу. – Ценный кадр. Можно подумать, дикобразиха ему дала, а не бобру.

Окрыленный Петр Степанович влетел в квартиру и с порога закричал:

– Поздравь меня, супруга.

– Поздравляю, – сказала супруга. – Только я от тебя ухожу.

Петр Степанович ничего не слышал. Он схематически начертил на листе ватмана дикобразиху, а сверху – бобра и разъяснял супруге свое несколько порнографическое творчество, впрочем, в весьма корректных выражениях.

– Ты меня слышал? – спросила супруга. – Я от тебя ухожу. Я полюбила другого.

Петр Степанович остолбенел. Его лицо приняло совершенно бессмысленное выражение, а через несколько минут потеряло даже его. Никакого выражения не осталось на лице Петра Степановича. Он вжался в стул и сократился как минимум вдвое. Супруга накапала ему корвалола. Петр Степанович с омерзением выпил.

– Кто он? – спросил Петр Степанович.

– Федя, – ответила супруга.

– Какой Федя?

Задавая вопросы, Петр Степанович имел столь отрешенный вид, что было ясно: он спрашивает потому, что надо же в такой ситуации что-то спрашивать.