Анна Анакина - На краю обрыва…

Наташа сжималась, заставляя себя поверить, что это действительно только в первый раз, а потом…

«Девочка моя», – постоянно звучало в голове, убеждая, что она поступила правильно. «Солнышко моё», – слышалось ещё недавнее нашёптывание на ушко.

Наташа сжала губы, стараясь удержать рвущуюся наружу боль.

«Почему так больно? – мысли путались. – Что скажет мама?»

Александр, достигнув цели, уже не задумывался о том, кто перед ним.

Приятное чувство от соития захватывало его настолько, что, причиняя боль, он совсем не собирался утешать. Главным для него становилось получение наслаждения, а не забота о партнёрше. А уж играть с неумелой девчонкой, как только добивался своего, ему не доставляло удовольствия. В эти моменты он предпочитал мечтать о том, когда она сама начнёт прибегать к нему и ласками добиваться близости. И всё его обаяние заканчивалось, как только плоть проникала в лоно, и большее наслаждение он испытывал, если это была именно девственница. Дальше его уже не волновали чувства той, с которой он совершал акт соития. С первой секунды для него существовали лишь его чувства, и он мгновенно превращался из ласкового обольстителя в грубое животное. Он даже начинал рычать, как зверь. И крики, издаваемые той, что становилась объектов вожделения, ещё больше возбуждали разгорячённые мозг и плоть.

Опустошённый и уставший, Александр откинулся на кровать и только то, что его рука всё ещё касалась девичьего тела, напомнило ему, что он не один. Зевая и отворачиваясь, он произнёс фразу, которую, наверно, да этого слышали очень и очень многие:

– В первый раз всегда так, любовь моя, – широко зевая, растягивая слова, продолжил: – Завтра будет лучше. Тебе обязательно понравится, сладкая моя. Мы теперь всегда будем вместе… – и на последнем слове уснул, громко захрапев, не думая о чувствах плачущей рядом девушки.

Наташа, осторожно, прижимаясь к стене, стала подниматься и перемещаться к краю. Держась за железную спинку кровати, она аккуратно шагнула на пол, стараясь не задеть ноги спящего Александра. Он не удосужился снять с неё туфельки. И в порыве страсти, когда Наташа, испытывая боль, пыталась вырваться, застёжки на туфельках не выдержали. Наташа, тихо всхлипывая, попыталась найти трусики. Поправив чулки, застегнула пуговицы на платье. Ремешки на туфельках упорно не хотели застёгиваться. Тихо вышла из дома. Рассвет приближался. Но ещё можно остаться незамеченной, если быстро пробежать по улице. Добежать до дома и постараться попасть к себе в комнату, чтобы не услышали ни братья, ни родители.

Вот уже и родная калитка. Наташа оторвала взгляд от дороги и посмотрела на отца, стоявшего во дворе у забора. Девушка на несколько секунд замерла, молча, глядя в глаза Павлу, а потом, толкнув калитку, быстро побежала в баню, не обращая внимания на попытки остановить её.

Павел, прислушиваясь, стоял у дверей бани, не решаясь открыть их. Отец понял, что случилось, но ругать или упрекать дочь не собирался. Лишь одно желание – успокоить, обнять, прижать к себе, приласкать, убрать ту боль, что растекалась сейчас по телу дочери. Он даже не думал в этот момент – кто? Он лишь хотел дать дочери любви и защиты.

А Наташа, сидя на лавке в бане плакала, уже не сдерживая себя, громко всхлипывая, размазывала слёзы по лицу.

«Ну, почему так больно?» – одна лишь мысль проносилась в голове.

Эта боль совсем не ассоциировалась с теми чувствами, что испытывала девушка до случившегося. Тогда казалось, произойдёт что-то очень прекрасное, о чём изредка, краснея и стесняясь, шептались с подружками. Думала, это случится ещё нескоро, но оказалось, оно совсем рядом. Счастьем наполнилось всё тело, но оно так резко оборвалось, как только плоть взрослого мужчины с силой проникла в неё, изменяя в мгновение окружающее, возвращая способность понимать, что происходит, где она и кто рядом…

– Больно, больно, больно… – тихо, как израненная собака скулила Наташа, сползая с лавки на пол, сворачиваясь в комочек. Ей казалось, что его плоть всё ещё в ней. Очень хотелось избавиться от неё. Убрать это чувство, удалить эту боль. Но как?

Павел долго сидел на колоде возле бани и ждал, пока Наташа не вышла. Она осторожно приоткрыла дверь и, увидев отца, опустила глаза. Он бросился к ней, обнял, и стал говорить что-то доброе, ласковое. Девушка не понимала слов, будто они проносились где-то далеко. Она лишь крепко прижалась к родному и близкому человеку, чувствуя как боль, наконец-то, покидает её.

Бурёнка, напомнив о себе, заставила вздрогнуть отца и дочь.

– Пойду, подою, – тихо сказала Наташа, смахивая остатки слёз. И оторвавшись от отца, побежала в стайку, схватив ведро, висевшее на заборе. Павел тоже утёр кулаком лицо и пошёл следом за дочерью. Забрал ведро и сказал:

– Иди, поспи, я сам.

Наташа, стараясь не смотреть ему в глаза, кивнула и убежала к себе в комнату. Упала на кровать, уткнувшись лицом в подушки. Но не сном встретила её постель, а воспоминаниями о костре, песне, глазах, голосе…

Нечасто приходилось Павлу доить коров, да ещё именно эту, трёхлетку. Та, которую заменили Бурёнкой, потому как постарела и молока почти не давала, лучше подпускала Павла к себе. А эта упрямица, непривыкшая к рукам мужчины, совсем не была расположена к нему.

Но он, не обращая внимания на недовольное мычание, на переступание ногами и хлестанье его хвостом, продолжал упорно доить недовольную кормилицу.

Павел, крепко зажав ведро ногами, сидел, с трудом умещаясь на маленькой табуретке, и прижавшись головой к боку Бурёнки, старался успокоить её монотонным монологом:

– Ну, потерпи. Ужо немножко осталоси. Ну, некому тебя седня подоить. Приболела твоя хозяйка, и Натаха… Не можеть она седня. Ну, ужо потерпи, милая моя, потерпи…

Бурёнка, посматривая на мужчину, продолжала недовольно мычать, и хлесть его хвостом. Пару раз наступила Павлу на ногу. Но тот, слово и не замечал. Думал о другом, продолжая уговаривать:

– Ужо скоро, не волнуйси, немножко осталоси…

Галина проснулась, испытывая в груди сильную боль и жажду. Прокашлялась и, постанывая, повернулась. Облизывая пересохшие губы, протянула руку к табурету, стоявшему рядом с кроватью, в надежде, что там окажется кружка воды. Но заметив чей-то силуэт через приоткрытую дверь спальни, замерла. Часть горницы хорошо просматривалась. Тяжело дыша и прищуриваясь от ломоты в глазах, видимо, из-за высокой температуры, попыталась рассмотреть того, кто стоял там, повернувшись к ней спиной. Воздух перед глазами колыхался, размывая предметы, превращая всё в пустынный мираж.

У окна, облокотившись правой рукой о стену, стоял мужчина. Он внимательно что-то разглядывал во дворе, постоянно, то приближая лицо к стеклу, то отдаляясь. Второй рукой мужчина придерживал занавеску, чтобы та не мешала ему. Он медленно обернулся и посмотрел на Галину.